Красное и черное

Они опять пошли по тропинкѣ, рука съ рукой, и свернули вправо. Впереди, на нѣкоторомъ разстояніи, шла другая юная чета. Эти тоже шли подъ руку и, повидимому, были совершенно поглощены другъ другомъ.

— Вотъ посмотрите, какіе дружные! — сказала Елена шутливо. — Идутъ рядышкомъ и не спрашиваютъ, пара или не пара?

— Леночка, я люблю васъ!

Онъ готовъ былъ встать на колѣни и поклониться своей спутницѣ, какъ новой богинѣ.

Сбоку тропинки стояла ветхая скамья, Богъ вѣсть, откуда заброшенная въ эту пустынную часть кладбища.

— Сядемъ, Леночка! — предложилъ Миша.

— Какъ ты будешь любить меня? Я мужичьяго рода, черной кости, а ты вымыта въ семи дворянскихъ водахъ.

— Полно, — возразила Елена. — Въ дворянскомъ мытьѣ что хорошаго? А черная кость не хуже бѣлой кости.

— Но только знай, Елена: кровь свою пролью за тебя до послѣдней капли. Хочу быть твоимъ рабомъ, твоей вещью.

— Не надо быть рабомъ, — быстро возразила Елена. — Будь человѣкомъ. Иди за мной, куда я иду.

— Пойду до смерти! — стремительно воскликнулъ Миша, — а ты, Леночка, пойдешь за меня замужъ?

— Зачѣмъ замужъ? — возразила Елена просто, — ты самъ сказалъ: короткая наша жизнь. У насъ нѣтъ времени быть мужемъ и женой.

Миша не отвѣчалъ.

— Повѣнчала насъ сабля вострая, уложила спать мать-сыра земля, — тихо сказала Елена.

Это было брачное обѣщаніе, жуткое и зловѣщее, какъ окружающее ихъ кладбище.

— Будь такъ! — сказалъ Миша. — Да будетъ наша любовь свободная.

Елена кивнула головой.

Миша посмотрѣлъ по сторонамъ. Другая пара прошла далеко впередъ и ея не было видно. Онъ обвилъ станъ Елены рукою и привлекъ ее къ себѣ. Голова Елены легла къ нему на плечо. Онъ нагнулся и губы ихъ встрѣтились, потомъ разошлись и снова встрѣтились.

Какъ многіе лучшіе юноши изъ интеллигентной и даже рабочей среды, Миша хранилъ цѣломудріе и цѣловалъ женщину въ первый разъ. Губы у Леночки были полныя, упругія. Они сидѣли на скамейкѣ, на старомъ кладбищѣ, держали другъ друга за руки и цѣловались, не думая о настоящемъ, не заботясь о будущемъ, полные упоительнымъ ощущеніемъ минуты, молодые, счастливые и сильные, какъ боги.

VI.

Событія надвинулись неожиданнымъ вихремъ изъ наивной и увѣренной въ себѣ провинціи на умный и маловѣрный Петербургъ.

Московская забастовка захватила югъ Россіи, потомъ Волгу и Вислу, Двину и наконецъ Неву. Заводы встали, электричество погасло, газеты перестали выходить. Работа смѣнилась досугомъ и общее желаніе перемѣнъ снова охватило всю милліонную массу празднаго и возбужденнаго населенія, и погнало его на улицу съ неудержимой силой. Началось новое выступленіе петербургскаго населенія, столь же стихійное и массовое, какъ и въ минувшемъ январѣ.

Въ учебныхъ заведеніяхъ и на заводахъ каждый вечеръ собирались огромные митинги, привлекавшіе тысячи и тысячи людей. Днемъ на улицахъ происходило столпотвореніе, собирались толпы и завязывались манифестаціи. Казаки и конные городовые разгоняли ихъ и забирали «зачинщиковъ» подъ арестъ. Нагайки свистѣли, шашки поднимались и опускались, револьверные и ружейные выстрѣлы трещали въ воздухѣ. Каждый день были убитые и раненые, по одному, по два. Кровь лилась въ розницу, исподволь: тамъ и здѣсь, на разныхъ перекресткахъ, ибо власти не имѣли общаго плана и никакъ не могли рѣшиться произвести второе оптовое кровопусканіе.

Появились и красные флаги, тоже въ розницу и въ разбивку, маленькіе, безъ надписей, наскоро сдѣланные и вынесенные на улицу, какъ новыя вѣхи движенія толпы. Полиція отбирала ихъ и избивала знаменоносцевъ, но они появлялись снова и снова.

Желѣзныя дороги перестали ходить съ самаго начала забастовки. Телеграфъ оборвался и телеграммы замѣнились странными и смутными слухами, которые возникали неизвѣстно гдѣ, и распространялись съ неожиданной быстротой. Передавали, что послѣдняя телеграмма изъ Москвы сообщала, что въ городской думѣ засѣдаетъ временное правительство и городъ находится во власти забастовщиковъ.

Двухмилліонная столица, отрѣзанная отъ всего міра и предоставленная самой себѣ, потеряла мѣру вещей и погрузилась въ фантастическую, пронизанную электричествомъ атмосферу. Странный и свѣтлый туманъ, багровый и розовый, окуталъ трезвый и сѣрый Петербургъ. Все казалось возможнымъ, легко достижимымъ, и будущее выступало въ преувеличенныхъ контурахъ, выпукло и близко. Знаменитый треповскій приказъ «патроновъ не жалѣть» появился и только усилилъ возбужденіе.

Въ лихорадочномъ напряженіи великихъ ожиданій, въ человѣческой толпѣ развилось презрѣніе къ смерти, готовность лѣзть на рожонъ. Стоитъ-ли цѣпляться за жизнь, если дѣло идетъ о чемъ-то огромномъ, объ общемъ счастьѣ родины, о дѣтяхъ и внукахъ, и правнукахъ. Все равно, разъ умирать. Всѣ умремъ. И люди учились смотрѣть смерти прямо въ лицо и часто сами шли подъ удары.

Поздно вечеромъ, въ четвергъ, распространилось извѣстіе: новый манифестъ, конституція, всѣ свободы, избирательное право. Всю ночь по городу ходили радостныя, возбужденныя, немного недоумѣвающія группы.