КРАСНОЕ И КОРИЧНЕВОЕ. Книга о советском нацизме

Другая жертва убийства на почве антисемитизма — Тамара Емельянова, чей расчленненный труп был брошен в огонь в качестве "сионистской литературы". Читатель помнит, что Тамара не была еврейкой. Но лишь недалекие люди полагают, что жертвами антисемитизма становятся только евреи. На самом деле ненависть к евреям — это только стартовый механизм, включающий машину насилия, готовую подмять под себя всех и вся.

Если бы не нагнетание антисемитизма и шовинизма в течение десятилетий, то не так просто было бы заставить полмиллиона советских солдат выполнять "интернациональный долг" в Афганистане; не пролилась бы кровь в Алма-Ате, Сумгаите, Баку, Тбилиси, Фергане, Оше...

В эпоху гласности случаи насилий над евреями резко участились. Это связано с общим ростом преступности, но зарегистрировано немало случаев — в Москве, Ленинграде, Минске, Харькове, Бердичеве — когда убийства совершались исключительно на почве антисемитизма. Вандализм на еврейских кладбищах стал обычным явлением. Нападения на квартиры евреев зарегистрированы во многих местах. По всей стране распространяются слухи о предстоящих еврейских погромах. Преступники, как правило, остаются не найденными.

Слишком долгое время власти использовали еврея как пугало, как громоотвод. Его держали на крайний случай, чтобы в критической ситуации направить на него энергию народного недовольства. Почва для этого слишком хорошо унавожена. Следует ли удивляться, что когда недовольство существующим положением стало всеобщим, нашлись силы, которые обвиняют "просионизированный аппарат" в неспособности противостоять жидо-масонскому заговору и призывают к партизанской войне?

Посеявшие ветер пожинают бурю.

151

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ИГОРЬ СЫЧЕВ

Дым отечества

Москва, ОВИР, август 1982-го. Позади годы колебаний и выбивания изымаемых вызовов. Месяцы тревожного ожидания "в подаче". Выписанные, но внезапно отобранные визы. Острая схватка в финале, доведенная до объявления голодовки. И... я выслушиваю иезуита в милицейской форме, монотонно пережевывающего ритуальное напутствие:

— С того момента, как самолет в Шереметьево оторвется от земли, вы будете лишены совет-ского гражданства и никогда, ни при каких условиях и ни на какое время не сможете вернуться в СССР.

Я знал, что пути назад нет, что я вырываюсь на свободу, а город в котором прошла жизнь, остается тюрьмой строгого режима, не допускающего свиданий. И все же я совру, если скажу, что сердце мое в тот момент не ёкнуло, хотя я только усмехнулся в лицо майору Семенову:

— Общение с вами — лучшее средство от ностальгии.

— Многие просятся назад, — он сдвинул брови на низком лбу.

— Я не попрошусь.

Октябрь-ноябрь 1988-го. Я снова брожу по знакомым и чем-то уже незнакомым улицам; толкаюсь в привычной и чем-то уже непривычной толпе; захожу в знакомые с давних времен, но ставшие еще более мрачными подъезды, которые все так же, но и немного иначе пахнут "кошка-ми"; обнимаю нисколько не изменившихся, и все же непоправимо изменившихся друзей;

152

всюду наталкиваюсь на обычное, но уже подзабытое хамство, и сам хамски "тыкаю" таксисту, приманив его к обочине воздетой к хмурому осеннему небу пачкой "Мальборо".

В первый московский день мы с женой посетили могилы близких на Ваганьковском кладбище и не могли, конечно, не навестить могилу Высоцкого. Множество ярких цветов, припорошенных свежевыпавшим снегом обрамляли удивительный памятник. Бронзовый бард возносится к небу на трепетных крыльях, но ноги его тесно стянуты плотной тканью, переходящей в постамент, так что тяжеленной гирей на них висит весь земной шар. Руки плотно прижаты к бокам той же тяжелой тканью. Может быть, связаны? Ткань обтягивает фигуру, оставляя обнаженными только плечи. При желании в ней можно увидеть небрежно наброшенный плащ удалого гидальго, а можно увидеть и смерительную рубашку. Глядя на это редкое по экспрессии изваяние, я еще не знал, что художник выразил в нем не только трагическую судьбу поэта, чей дух так рвался к свободе, но вырвался к ней лишь в смерти. Побыв месяц в Москве, я понял, что это и образ сегодняшней России...

В тот же день я был на вечере "Литературной газеты", устроенном предприимчивым кооперативом в огромном заводском клубе с залом на тысячу мест. Для заморских гостей тысяча первый и тысячи второй стулья поставили в проходе, так как свободных мест не было. На сцене шло сражение между перестройщиками-максималистами и умеренными — теми, кто тоже за хозрасчет, кооперативы, личную инициативу, но чтобы "частник не наживался за наш с вами счет".

— Открыли в Москве двадцать кооперативных туалетов, — объяснял свою позицию умеренный. — Это, конечно, хорошо. Но ведь цена там 20 копеек! И в каждом поет Высоцкий...

Я представил себе барда, который все же вырвался из бронзового плена, взмыл на могучих крыльях, но — пойманный в сети, был снова связан и брошен в подвальный общественный туалет, где и пристроился со своей гитарой...