Красное каление. Роман. Том первый. Волчье время

Он бессильно уронил голову. Зашивая рану, Ольга увидела побелевший от времени рваный рубец пониже правой  лопатки. Единственная новая простыня, когда-то загодя прибереженная старым Игнатом для своего смертного одра, пошла теперь на бинты. « Для жизни пригодилась, для жизни…» – усмехнулась про себя Ольга и удивилась сама себе, так легко и спокойно ей стало вдруг! Ведь если бы там, в московском госпитале, попросили бы ее прооперировать, да еще вот в таких условиях… Хотя фронтовики и не раз рассказывали, какие иногда  чудеса вытворяли сестры милосердия, выполняя свой долг там, на войне, на какие жертвы порой шли…Разумеется, она много раз видела, как хирурги извлекали пули и осколки, виртуозно обходя скальпелем крупные сосуды и нервы, легко  останавливая кровь, быстро и аккуратно кладя швы… Но, чтобы самой ?

А  вот, пришлось… Теперь надо молить Господа, чтоб все обошлось. И, шепча сухими губами молитву, оглядываясь и истово крестясь в угол, где темнела  небольшая  иконка Николая Угодника,  принялась развешивать над печью  мокрые  шинель и китель. Во внутреннем кармане нащупала что-то твердое, наглухо зашитое, сначала решила – документы, но потом, грустно  улыбнувшись,  поняла, что это офицерские золотые погоны.

    …Вечером того самого страшного дня, когда беспощадным  огнем трехдюймовок  был сожжен его  зимовник, старый Игнат, много раз в своей жизни испытавший и хорошо знавший, что такое голод , не растерялся и почти всю ночь дорезал и разделывал раненых овец и коз, живые –то разбежались по балкам, на радость хищникам. Когда-то, совсем молодым парнем, будучи на Турецкой войне, угодил он в плен, бежал, удавив часового, и нашел временный приют в молоканском селе, под крепостью Карс. И вот там-то, у молокан, и научился он так разделать, просолить, и просушить баранью тушку, что она потом может храниться в сухом месте, не портясь, месяцами… И теперь Ольге в наследство остались несколько мешков с сухой бараниной да  жира небольшой бочонок, было и немного лука да картошки, ящичек соли – старик все- таки надеялся перезимовать и эту страшную зиму.

Тем Ольга и питалась, да осталось еще пару мешков сухарей. Баранину, чтобы ушла соль, она на сутки замачивала в холодной родниковой воде и варила потом нечто вроде мясного супа.

Засуетилась она и теперь, решив приготовить бульон, пока раненый, ровно дыша, спал.

– Я…,гм, гм, я…знаю Вас…, -Ольга, задумавшись над стряпней, вздрогнула от неожиданности, -Вы дочь…полковника…Ярославцева.  Я…по-омню…-он умолк, тяжело и глубоко дыша, затем, приоткрыв глаза, хотел было привстать, но тут же, дернувшись от острой боли, уронил голову на подушку.

-Ради Бога, лежите! Да лежите же! Вам нельзя подниматься! –Ольга, протирая его лоб и лицо сухой тряпицей, мягко опустила свою ладонь на его, укрытую кожухом, грудь.

-Мои..вещи…Впрочем, понятно. Разрешите же…представиться…Штабс-капитан Крестинский…Владимир.

– Из Ваших вещей, -Ольга наклонилась над ним, отчего-то понизив голос, -уцелели лишь погоны…Самое главное, Вы живы, Владимир. Прошу Вас, не разговаривайте.

 Ее мягкий низкий голос, эта спокойная обстановка, тишина, неожиданное, как дар Божий, спасение от лютой смерти, Крестинский мысленно, сквозь всполохи возникающего сознания,  воспринял просто, как невозможное чудо. События последних дней, бешенная скачка, ночные переходы, погони, перестрелки с красными разъездами, горечь потерь боевых товарищей, одного за другим, ведь из Москвы их выбралось семь человек, офицеров, все это давило стопудовым камнем, свежей раной болело в душе, так же как и мрак  неизвестности, лежащей впереди… Он, изредка приходя в сознание и  мучительно напрягая воспаленную память, вспоминал – и никак не мог вспомнить, откуда он мог знать свою неожиданную спасительницу, где, на каких дорогах, видел он это милое, спокойное лицо?..

То вдруг возникал перед ним ненавидящий блеск узких желтых глаз, играющие желваки на широких скулах его мучителя…И он снова впадал в небытие.

-Погоны… они не нашли…Как замечательно, как…за…– и опять непонятное, бессмысленное бормотание. Ольга вдруг вспомнила, как старый Игнат, еще совсем недавно, врачевал ее собственную пулевую рану, которая, как водится, сразу же загноилась и нестерпимо болела. Он пек, очень медленно, в печи большую луковицу, разрезал ее пополам, и, шепча « Отче наш…», осторожно прикладывал к ране, перевязывая чистой тряпицей. И правда, боль стихала, немела рана и она засыпала, проваливаясь в глубокий, спасительный сон…Тихо  вздохнув по теперь уже  ушедшему своему спасителю, Ольга, перекрестившись и взяв свечу, открыла крышку подполья, где старик хранил припасы, достала луковицу. Владимир вновь, покрывшись крупными каплями пота, бормотал в бреду что-то бессвязное…

                Глава  вторая