Красные блокноты Кристины

– Ты спать лучше иди опять, – советует Влад, – а я завтра помою, после завтрака. Завтра у отца выходной, тогда и скажешь.

Отец хочет еще раз спасибо сказать, но взаправду нельзя, чтобы все слышали, – и так пришел, спать завалился. Стыдно. Ничего, утром объясниться можно. Дядя Леша и сам понять должен, сам знал ведь, что творится. Дядя Леша – дедов брат. Был еще и третий, младший, но помер. Задохнулся, не смог прогнать зверька с груди.

Мой отец вернулся в горенку и спал еще семь часов до утра.

Проснулся утром – никого кругом, Владик на матрасе своем аккуратно одеяло положил. Встает и идет в избу – надо дядю Лешу застать. Не ушел никуда, сидит. Зубов у него еще меньше, чем у деда, но улыбается, здоровается.

– Дядь Леш, – говорит мой отец, – можно я у тебя поживу? Угол займу в горенке, меня и не видно будет. Приживальщиком не стану – пойду сегодня о работе в совхозе спрошу.

– Работа есть, – кивает дядя Леша, – да только не в субботу. А что случилось-то?

– А то вы не знаете.

– Знаю. А все-таки?

– Ничего. Просто не хочу жить с отцом.

– Если это из-за Ани Медведевой…

– Дядь Леш, – прерывает отец, – вот не хочу об этом. Не хочу.

– Как знаешь. Мать твоя хорошая женщина была.

– Да.

Помолчали.

– А ты есть садись. Картошка вон отварная, прошлогодняя. Вкусная. Ты ешь. Не думай ни о чем таком, это теперь нельзя. Ты вот что думай – как с отцом помириться, нельзя же так. Наговорить разного всякий может. А тут человек вернулся, он на любое слово вскипеть может… И отец твой понимает.

Отец поднимает голову, смотрит.

– Экое что у тебя на морде-то, – медленно говорит дедов брат, – тогда вот что думай – что устроишься на работу, а покуда с нами поживешь. У меня вон внуков четверо да внучек шестеро. Да парни, да жены их. И ты тут будешь заместо среднего, что ли. Вон Владику хоть ума вложишь.

– А что такое?

– Да он учиться не хочет. В институт, говорит, не пойду. А сам задачки как орешки щелкает… Учительница приходила, да. Принесла его тетрадку, показывала. Сказала, что ему в институт надо. Ну, соберем, раз надо. Разве не соберем? А он артачится.

– Почему?

– Да, говорит, нету моего такого стремления к точным наукам. Поди ж ты. Поговорил бы с ним? А?

– Поговорю, – отец думает о своем. К нам домой тоже учительница приходила. Пять лет назад. Говорила: способный мальчик, ему инженером быть.

Так и не сделался.

– А насчет Медведевой Анны я тебе так скажу, – серьезнее становится, – ведь что с того, что ты с ней в школе гулял. Ты, небось, и забыл ее, и девушки у тебя были… Мужики рассказывали, что вы и с местными там жили, ничего. Не осуждаем. И твоему отцу худо без бабы, и сам еще нестарый. У Аньки-то, слышь, ребенок должен был родиться – сказывали, что от тебя. А когда ты писать перестал – всё, решили, плакать надо. А твой отец не плакал, а сказал – так, мол, и так, иди за меня, а то люди засмеют. Брюхатая баба без мужика – нехорошо. Да и дома ее обижали. Вот она и пошла. А ребеночек все равно мертвый родился, но ты не верь, что говорить станут.

– А что станут?

– Ну, скажут, что нельзя женщине, если тяжелая ходит, с мужиком жить. А твой отец… Ну да это, может, и неправда все. Может, и не было ничего. Твой папаня тоже не без башки. Но потом тяжело им пришлось – вместе тяжко, но никуда не денешься. Ждали, когда ты придешь, чтобы объясниться, сказать.

– Хватит. Хватит. Спасибо, что в доме оставил.

Вдруг открывается дверь в избу, и как-то слишком медленно заходит Владик – у него белые глаза, и говорит:

– Иди, Иван, там твой отец в Комёле утопился.

Мой отец прибежал на берег реки почти одновременно с Анной Медведевой, да и там только взглянули друг на друга под плакучими ивами, разросшимися травами, стояли, спуститься не решаясь.

В мое время Комёла мелкая стала – текла, текла да и кончилась.

Контраст

Любила в восемь лет в старом папином деревенском доме рассматривать фотографию – слева от часов, возле окна: там молодые бабушка с дедушкой, которых никогда не видела. У дедушки белые волосы, которых никому больше в роду не досталось. У бабушки темнее – наверное, русые, большего черно-белая фотография не передает, только разницу – контраст. У меня как раз такие же, русые. Раньше жалела, что не дедушкины; перестала.

Бабушка мрачнее, словно бы старше, но красивая, с четко очерченным подбородком; дедушка и вовсе необычен, похож на киноактера.

Другие фотографии дедушки: он на лошади, кругом снег.

Он возле здания райсовета.

Дальше он не стареет.

У бабушки: я, голенькая, на коленях. Она на фоне выкрашенного забора. Фасад дома еще тот, старый, которого не помню.

Больше бабушка не стареет.

Но что досталось мне, кроме цвета волос и имени, от нее, работавшей телятницей, встававшей в четыре утра? Что от него, два раза переплывавшего Волгу в самом широком месте, курившего сигареты без фильтра (и мой папа курил; в этом-то как раз ничего особенного)?

Бабушка на той фотографии в темной блузке; тогда еще не придумали на праздники надевать светлое.

Десница