Красные часы

Она подкладывает в печку дрова. Съедает холодный белый стебелек подъельника. Сбросив мокрые одежки, долго стоит голая перед печкой, пока окончательно не высыхает.

Кто кричал на нее в «Акме»? Что Лола им всем наговорила?

В тот последний раз на Лоле было зеленое платье с обнаженными плечами. Шрам хорошо заживал, рубец стал меньше, но до конца он все равно никогда не исчезнет. В эту отметину знахарка втерла масло из цветков бузины с лимоном, лавандой и греческим клевером.

– Как приятно, – сказала Лола.

– Хорошо, – ответила знахарка, протирая руки ветошью.

Она убрала бутылочку и ветошь в рюкзак.

– Пока.

– Но ты только пришла!

Знахарка удивленно моргнула. Рядом стоял диван в цветочек, на стенке у лестницы висели семейные фотографии. Сквозь пробковые подошвы сандалий она чувствовала, как в огромном, от стенки до стенки, ковре кишмя кишат личинки ковровых жучков.

– Он вернется только в пять. Мы же могли бы?.. – Лола соблазнительно приподняла выщипанную бровь. – Я тебя уже две недели не видела, – подошла ближе. – Соскучилась. У меня подруга есть в Санта-Фе, она вырезает на продажу индейские фигурки-кокопелли, – слегка стукнула носочком вычищенного черного сапога по большому пальцу на ноге у знахарки. – Можно туда поехать ненадолго. Он нас никогда не найдет…

– Я не могу бросить своих зверей.

Лола неловко погладила ее бицепсы:

– Может, тогда я бы пожила с тобой?

В горле у знахарки вспыхнуло.

– Ты не можешь жить со мной.

– Почему нет? – Лола отступила на шаг, нахмурилась. – Джин, я думала, я тебе нравлюсь.

Людям сколько ни дай – им вечно мало.

– Ты мне нравишься.

– Но… – на губах у Лолы появилась испуганная улыбка. – Погоди, ты же не?..

– Просто… – начала было знахарка.

Цветочки лесной дремы на диване пустились в пляс, запрыгали, расплылись.

– В чем дело? В чем?

Не все можно сказать словами.

– Просто… Не… Я не… – язык у знахарки стал скользким, маслянистым.

– Ты говорить разучилась? Ну? – Лола елозила руками по бедрам, вверх-вниз, собирала зеленое платье в складки и разглаживала, собирала и разглаживала. – Знаешь, все ведь думают, ты чокнутая.

– Я не чокнутая.

– Психопатка, – прошипела Лола.

Знахарка достала из рюкзака бутылочку с маслом и поставила ее на журнальный столик.

– Возьми себе всю бутылку. Бесплатно.

– Выметайся на хер из моего дома.

Лола не понимала, а у знахарки не получилось ей объяснить, что она очень любит быть одна. В смысле людей.

* * *

Маяк был выстроен из:

абердинского гранита,

солестойкого тополя,

гидравлической извести.

Кузнечным молотом по колоколу = противотуманный сигнал.

Дочь

Хоть бы там была кровь, пожалуйста. Хоть бы там была липкая темно-красная слизь.

Она снимает трусы.

Белее белого.

– Где эта чертова доска от раздвижного стола? – кричит отец, громко топая вниз по лестнице.

Через час приедут на ужин кузины из Салема.

Дочь достает с полки из-под раковины тампоны: под упаковкой обычных и супер-плюс кое-что спрятано.

– Завянь, – говорит она улыбающемуся белокурому младенцу на коробке.

Садится на унитаз, разрывает пластиковую упаковку, достает палочку.

«Для каждого ребенка, который появляется в этом мире, найдется любящая семья».

Дочь не плачет, не дышит часто, не шлет Эш фото с тестом, на котором четко виден плюс. Она заворачивает коробку и ее содержимое в коричневый бумажный пакет, а пакет сует в резиновый сапог в самой глубине шкафа. Одевается к ужину.

На раннем сроке может помочь ведьма. И денег она не берет. Подруга сестры Эш в прошлом году делала у нее аборт, сказала: так можно только до определенной недели. Ведьма дает всякие травки, а если тебя с ними поймают – предъявить ничего не смогут, полицейские ведь не знают, что это такое. Да и попадаться дочь не собирается.

Ясмин могла бы поехать в Канаду и сделать аборт там, ведь тогда еще не было Розовой стены. Или отдать ребенка.

Ясмин спрашивала ее, каково это – быть приемышем.

– Нормально, – ответила дочь.

Это была и правда, и неправда.

Ясмин знала, что дочери хочется узнать о своей биологической матери.

Может быть,

она была слишком юной.

Или слишком старой – и сил на ребенка у нее не осталось.

У нее уже было шестеро детей.

Она знала, что умирает от рака.

Она сидела на наркоте.

Она просто не хотела связываться.

Закрытое удочерение. Никаких зацепок, разве что нанять частного детектива, но на это у дочери пока денег нет.

Поэтому она фантазирует.

Вот ее биологическая мать изобретает лекарство от паралича, становится известной, ее фото печатают на обложке журнала, а дочь замечает этот журнал на кассе в магазине и тут же узнает лицо.

Вот биологическая мать сама ее находит. Дочь спускается со школьного крыльца под звон трехчасового колокола, а ей навстречу бросается женщина в солнечных очках с криком: «Ты моя?»

Вот ее биологическая бабушка. Она любила стряпать, у нее был набор формочек для заварного крема. Шесть формочек, белых, с голубой каемкой, у одной край отколот. И биологическая мать всегда ела из той, с выщербленным краем.