Красные часы

Мэтти выходит в коридор, завязывая на шее голубой шарф. Щеки чуть пополнели, но никаких других признаков не заметно – она умело скрывает их с помощью шарфов, просторных толстовок и зимних курток.

– Поговорим? – спрашивает жизнеописательница.

На улице слишком холодно. И они уединяются в музыкальном кабинете, который, с тех пор как уволили учительницу музыки, используется в качестве кладовки. Сломанные стулья, пачки бумаги, плакаты с изображением разных духовых инструментов.

– Вы проверить хотите, в порядке ли я? – спрашивает Мэтти.

– А ты в порядке?

– Тут ветчиной пахнет.

Жизнеописательница чувствует лишь запах своего водянистого страха.

– Ничего не поменялось с тех пор, как вы в последний раз спрашивали.

Жизнеописательница открывает рот.

«Отдай его мне».

Ветерок обвевает язык и зубы. Сушит губы.

– Мэтти?

– Да, мисс?

– Я хочу тебе помочь.

– Тогда никому не рассказывайте, ладно? Даже миссис Корсмо. Я знаю, вы дружите.

Жизнеописательница хочет выговорить: «Я буду платить за твои витамины. Возить тебя на осмотры. Если ты отдашь его мне».

Девочка кашляет, сглатывает слюну.

– Я, кстати, договорилась в одном… в одном месте в Портленде. Нужно все сделать поскорее, у меня уже почти двадцать первая неделя.

Двадцать первая неделя, осталось девятнадцать. Четыре с половиной месяца.

Мэтти, всего четыре с половиной месяца!

– Большой уже срок, опасно делать, – эти слова подсказывает жизнеописательнице стеклянный осколок. – Во многих абортариях работают очень плохие специалисты. Просто деньги зашибают, и все.

– А мне все равно.

– Я слышала… – вся жизнеописательница обратилась в стеклянный осколок. – О смертельных случаях.

– Мне все равно! Даже если там ужасно, даже если там в ведрах стоит то, что из-под других девочек осталось, мне плевать, я хочу, чтобы это закончилось!

Мэтти ударяет себя кулаками по вискам, бум-бум-бум-бум-бум-бум-бум, жизнеописательница осторожно берет ее руки в свои.

– Я просто хочу сказать… – она так и держит Мэтти за запястья, – что есть и другие варианты.

Какие-то жалкие четыре с половиной месяца.

– Варианты? – в голосе у Мэтти непривычная злость.

– Например, отдать на усыновление.

– Я не хочу этого делать, – девочка вырывает свои руки, отворачивается.

– Почему нет?

«Отдай его мне».

– Просто не хочу.

– Но почему?

«Отдай его мне. Я так долго ждала».

– Вы нам всегда говорите, – голос у Мэтти срывается, переходит во всхлип, – что мы сами выбираем свою дорогу и не должны ни перед кем оправдываться или объясняться.

– Да, я так говорю.

Мэтти смотрит на нее.

– Но я хочу удостовериться, что ты все тщательно обдумала.

Девочка бухается на зеленый шкафчик для бумаг. Стискивает голову руками, прижимает коленки к груди, раскачивается взад-вперед.

– Я просто хочу, чтобы этого внутри меня больше не было. Хочу снова стать чистой. Господи, пожалуйста, убери это из меня. Пусть это прекратится.

Взад-вперед, взад-вперед.

Да она же смертельно напугана, понимает вдруг жизнеописательница.

– Я не хочу, чтобы на свете появился кто-то, о ком я всегда буду думать, – шепчет Мэтти. – Где этот кто-то? Все ли с ним в порядке?

– А если бы ты знала человека, который будет твоего ребенка воспитывать?

Перед глазами у жизнеописательницы встает картина: освещенная солнцем вершина скалы, синее небо, синий океан, Мэтти в цветастом платье прикрывает рукой глаза от солнца, жизнеописательница, сидя на корточках рядом с ребеночком, говорит ему: «Это твоя тетя Мэтти!» – и ребеночек вперевалку ковыляет к ней.

– Я просто не могу, – всхлипывает девочка. – Простите.

Грудь жизнеописательницы стискивает от ужаса: она вынудила Мэтти извиняться за то, за что извиняться не надо.

Мэтти – сама еще ребенок, тонкокостная девчонка с нежными щечками. Она даже на права пока сдать не может.

Четыре с половиной месяца.

Вырастет живот, все будет болеть и ныть, придется терпеть, ждать, с ума сходить, смотреть, как тело выходит из берегов. Придется прятаться, ведь в городе будут пялиться, в школе начнут задавать вопросы. Придется каждый день смотреть на лица родителей, наблюдающих, как в ее животе растет будущий внук, который в конце концов внуком им не станет. Придется потом всю жизнь гадать, где тот «внук».

Стеклянный осколок говорит: «Да кому какое дело?»

Мэтти говорит:

– Вы съездите со мной?

На осмотры и занятия йогой для беременных.

В магазин купить полезной зелени.

В квартиру жизнеописательницы, где она обустроит чистую удобную кровать, на которой можно родить ребеночка.

На одну блистательную секунду у жизнеописательницы есть этот ребеночек, высокий и темноволосый. Он хорошо играет в футбол и разбирается в математике. Она свозит его на лодке на маяк, съездит с ним на поезде на Аляску, будет повторять с ним математические формулы прямо на футбольном поле. Она так полюбит этого ребеночка.

Но, разумеется, Мэтти имеет в виду совсем другое.

Позвоночник прошивает зудящая боль.

Если жизнеописательница сейчас признается, что у нее Torschlusspanik, объяснит, что значит для нее этот ребеночек, Мэтти в конце концов согласится. Ей нравится угождать и быть послушной. Ей захочется осчастливить любимую учительницу.