Красные листья Гомбори. Книга о Грузии

Воспоминания о Параджанове

Лишь в хаосе прекрасен Параджанов,
На выставках он – средний коллажист…
Бывало, на приезжих жадно глянув,
Он становился ласков и речист.
С печалью многогрешно-величавой
Дурил, мертвел, морочил, бредил славой,
Метался, простаков сводя с ума.
О каторге вещая благосклонно,
Вдруг оживал, как черная икона…
Но жуткий след оставила тюрьма.
Какая-то запекшаяся рана…
Он был во многолюдстве одинок.
И полотном разорванным экрана
Свисающий казался потолок.
Какая цельность и какая груда!
Обломки, драгоценности, цветы,
Ковры, гранаты, бронзовое блюдо,
Взгляд виноватый щедрой нищеты.

Одно меня бодрило поученье,

Когда в душе и в доме – сущий ад:
«Всегда имей миндальное печенье,
И ты – богат!»

1994

Хванчкара

Я думал о свойствах вина хванчкара,
Какая в нем светится радость,
Как нравится девочкам эта игра,
Святая атласная сладость!

Позднее полюбишь, как юность свою,

Пронзительность кинзмараули,
Как будто бы в ту же густую струю
Немного печали плеснули.

Потом в горьковатом и рыжем вине

Оценишь надежного друга…
Но только зачем эти праздники мне,
Когда начинается вьюга?

Когда зацветает родная лоза,

Вино прошлогоднего сбора
В кувшинах бушует, идет как гроза,
Как пенье грузинского хора.

И голос его, обжигая до слез,

Мерцает в полях ледовитых,
Где сорокаградусный русский мороз —
Как национальный напиток.

1995

«Растрачены годы в потемках твоих…»

Растрачены годы в потемках твоих,
Пропали в подвалах, в духане.
В груди, колыхаясь, колотится стих,
Подъемов твоих задыханье.

Я видел: за пыльными стеклами шьют,

Тачают, и чинят, и месят,
И шел мне навстречу ремесленный люд
И плыл заблудившийся месяц.

Лазурь с пожелтелой, заблудшей луной

И лиственный шум у порога.
Родное окно горожанки одной,
Излука небесного рога.

Где вечные гаммы, терзавшие слух,

И вскрики детей голосистых,
И светлые лики юневших старух,
Пленявших царя гимназисток?

Всегда под хмельком и немного всерьез

Ты мне говорил о высоком.
Твоих живописцев тяжелый психоз
Взирает всевидящим оком.

Могу, улыбаясь, заплакать навзрыд,

Кольцо отпуская дверное.

В твоих переулках, порхая, парит

Сестра моя – жизнь, паранойя.

1996

Два века

Чтобы персидскую не забывали силу,
Чтоб с русскими не спелись, —
                                               на ноге
Всем изнасилованным подрезали жилу.
Так пожелалось евнуху Аге.

Потом на Авлабаре[6]

и в ХарпухиДесятилетия и до преклонных лет
Все ковыляли смуглые старухи…
Той памяти сегодня нет.

Еще одна исчезла из империй.

Как долгожительницы те,
Речь русская бредет по Дидубе и Вери,
Очаровательная в хромоте.

1990–1996

Отчет

А. Ц.