Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор

Массированный приток бывших партизан в партию привел к тому, что в некоторых губерниях добрая треть их уже через полгода состояла в рядах большевиков. Это обстоятельство сильно повлияло на региональные партийные организации, надолго повысив их экстремизм: информационная сводка ВЧК от 14 января 1922 года сообщала, что в Красноярском уезде «большинство ячеек настроены партизански»[2628]. Это же относилось и к Минусинскому уезду, и к Алтайской губернии, и ко многим районам остальных губерний Сибири. Вышестоящим властям приходилось постоянно прибегать к излюбленной тактике рассеивания и перебросок местного начальства. Так, по сообщению Алтайского губкома в ЦК РКП(б), в Бийском укоме партии в конце 1921 года, после двухлетних кадровых перетрясок, все еще были сильны «нездоровые элементы, настроенные партизански и местнически», поэтому губком вынужден был перебросить оттуда местные кадры[2629].

Хотя военный коммунизм не вызывал одобрения у большинства партизан, тот факт, что беднейшая часть крестьянства получила возможность сравнительно сносно существовать за счет перераспределения урожая, собранного зажиточными соседями, вполне устраивал многочисленных деревенских люмпенов. Большевики в своей агитации не скупились на обещания райской жизни, некоторые хозяйства, разоренные белыми, получили помощь, бедноту усиленно вовлекали в общественную работу и выдвигали в ряды местной власти, на самосуды в отношении «гадов» чаще всего закрывали глаза – в результате приток сельских низов и части среднего крестьянства в ряды правящей партии оказался стремительным. В Алтайской губернии к августу 1920 года имелось около 23 тыс. коммунистов (с кандидатами), до 75% которых являлись бывшими партизанами. В целом по Сибири в том году крестьяне, в основном из числа партизан, составляли порядка 70% членов партии и сочувствующих[2630].

Особенно выделяется процент бывших партизан в самой многочисленной правоохранительной структуре – милиции. В том же 1920 году партизаны составили не менее трети работников милиции Сибири, но в партизанских районах доля бывших боевиков в милицейских рядах превышала половину. Так, в октябре начальник милиции Горно-Алтайского уезда докладывал, что «весь состав милиции положительно состоит из бывших партизан»[2631]. Несмотря на огромный отсев, партизаны и через несколько лет занимали ответственные должности в правоохранительной системе. Например, Новониколаевскую губмилицию с ноября 1922 года возглавлял П. П. Бивейнис, бывший командир 1‐го батальона 7‐го полка «Красных орлов»[2632]. На Дальнем Востоке крупные партизанские вожди тоже находились во главе губернских и уездных милицейских структур и после 1922–1923 годов.

Видных партизан, особенно из числа большевиков, активно переводили на государственную и партийную работу. Председатель партизанского Облакома П. К. Голиков превратился в уполномоченного походного Сибревкома, затем возглавил Томскую губЧК по борьбе с тифом, а позднее оказался на должности председателя Ачинского уездного исполкома. В. Г. Яковенко стал председателем Канского уездного ревкома, собрав там ряд своих соратников, а С. К. Сургуладзе возглавил Минусинский уревком[2633]. Многие партизанские командиры сразу или почти сразу получили ответственные должности в милиции и органах ВЧК, окружая себя соратниками по недавним боям и походам. Предоставление партизанам руководящих постов в правоохранительных структурах было общей тенденцией для всей страны. Так, занявший в 1919 году со своим отрядом Винницу К. П. Борисов был назначен там начальником гормилиции, а его «партизаны остались конным милицейским отрядом»[2634].

Политическая работа коммунистов против партизанщины была разнообразной и опиралась не только на пропаганду с помощью митингов, листовок и воззваний. Зачастую аресты активных партизан вразумляли повстанческую массу куда действеннее, чем словесные усилия по разъяснению принципов коммунистической политики. Чекисты же были твердо уверены, что партизанские вожаки придумывают заговор за заговором (либо видели в арестах анархиствующих вожаков, давая им острастку, политическую необходимость). Когда с мая 1920 года начались масштабные партизанские мятежи, эта уверенность только окрепла, так что экс-повстанцы стали для политической полиции одним из приоритетных объектов агентурных разработок и прямых репрессий, а численность партизанских «заговоров» исчислялась многими десятками.