Красные валеты. Как воспитывали чемпионов

Гляжу на пламя: съёживается, меркнет и всё чадящей, жирней. После вспыхнуло — и погасло….

Бляха муха, вот так история! Наш бензин!

Бронтозавр — к окну: настежь его. Аж белый пар на полсортира! Говно пáрит! Ваня Игнатьев башку из своего отсека высовывает («очко» от «очка» бетонной перегородкой отделено) и орет:

— Что это, Петь?!

— Капитан мудя поджарил! — орёт Митька.

— А почему говно горит?

— Я слил бензин, — понуро так объясняет Бронтозавр.

— Уже не горит, — уточняю я.

Вижу, ему не до смеха. И сам быстренько стирает тряпкой сажу с подоконника.

— Ну я вам доложу! — Васька выпрямился и стоит перед нами без штанов. На лице — потрясение: сколько невысказанных слов!

И мы — дёру из умывальника. Васька — за нами, похлопывает на бегу подтяжками. Верно, подальше от начальства. Сейчас то ещё начнётся. Мы так и несёмся чёрной стаей…

«Вот повесть о том, откуда пошла земля Русская, кто начал первый княжить на Киеве, и как стала Русская земля»…[58] — выпалил на ходу Митька.

Васька верен себе: весело гоготнул.

— Не до вас! — отмахнулся Бронтозавр…

Загадочно белы двери спален. Где же капитан? Не сыпанул же на 2-й этаж с голой задницей: там ребята, офицеры, часто и преподавательницы…

Кабы не Ванёк Князев, схлопотал бы Бронтозавр наказаньице: век не забыл бы! Иоанн сразу стал его наставлять:

— Стой на своем: никакого умысла на капитана Зыкова не имел; я вообще не знал, что товарищ капитан придёт в уборную и сядет именно на это отверстие; к тому же мы не курим; поэтому мои действия никому не угрожали…

Всё разумно.

А тут слух: в сортир на обследование поднимался подполковник Лёвушкин, и старшина Лопатин разные промеры производил. По всем таким делам Кутёк у нас первый эксперт.

Через час меня и Бронтозавра в ротную канцелярию — к подполковнику Лёвушкину. Мы заранее пуговицы надраили, сапоги — зеркальный блеск. Бронтозавр на всякий случай даже зубы почистил.

Капитана Зыкова не было в канцелярии. У меня сердце ёкнуло: неужто в госпитале? Вроде не должен, хоть и в огне побывал. При тех ускорениях не должно быть ожогов — как вспорхнул!.. Старший лейтенант Володченко из политотдела училища наши ответы записывал. С непривычки очень действует. Настроение сразу к нулю.

Командир роты в заключение потряс бумагой и очень значительно так молвил:

— Это рапорт капитана Зыкова.

Я и успокоился: раз рапорт — стало быть, ничего серьёзного с ним. Любопытно только: стоя написал иди надиктовал? Тоже мне, Карл ХII на носилках.

В общем, нас опросили и приказали идти. А рота гудит! Хохота! Шуточек! Но Бронтозавр, знай, только сопит. И понятно, выпуск через несколько месяцев, а как напортят характеристику?..

Три дня нас не трогали: меня, как старшего по команде и старшего вице-сержанта, а Бронтозавра, как непосредственного исполнителя. На четвёртые сутки подполковник Лёвушкин счёл необходимым произвести внушение; видать, расследование выявило нашу невиновность.

Подполковник поставил меня с Бронтозавром в простенке, у портрета Сталина, точнее у самых его полуботинок. А сам вышел из-за стола и мимо нас зашагал, в плечах этакая басмановская усталость: ну иссыхает под бременем забот. Начал с упрёков в неряшливости: мол, неряшливость часто стоит жизни, здоровья, провала боевой операции и тому подобное. Вдруг как ляпнет кулаком по столу и понесло его. Американцы на нас мылятся, вот-вот нападут, а мы тут разлагаем дисциплину. Как обложит: мать вашу так и разэтак! Мол, Черчилль рад каждому подобному происшествию. И на Бронтозавра:

— Когда тебя завербовал Черчилль?!

С чего это Лёвушкин? Ведь Кутёк, а не этот чужестранец выдал нам горючее. А подполковник напирает: давай признание! Бронтозавр и залыбился. Он всегда такой, когда дело тухлое, а у подполковника аж пена по губам.

— Ах ещё улыбаться!

«Ну, — думаю, — сейчас откроет пальбу!»

Пистолет у ротного на ляжке — нынче он дежурный по училищу, в полной сбруе. Кителёк по-генеральски, из шерсти высшего качества, ласкает взгляд. Да ещё шпорами звенькает. Он их из зависти к полковнику Симонову прицепил. А на кой? Ведь в отличие от полковника Симонова он не ездит ни на чём, кроме трамвая. У полковника — служебная «эмка».

Отпустили нас с двумя неделями неувольнения в город — это ж так, щекотанье пяток.

— Усёк? — спросил Митька.

Он у канцелярии ошивался. Само собой, всё слышал. Мы — из двери, а он к Бронтозавру.

— А что не понять? — окрысился Бронтозавр. — Не тронь дерьмо, оно и не завоняет.

— Ничего ты не понял! Задница начальства — это святыня!

Мы резво шагали — всё подальше от канцелярии, ещё передумает, привяжется.

— Теперь с каждой каплей бензина бежать на Соколову гору или к Волге? — рассуждает Бронтозавр. — И что Лёвушкин на Черчилле помешался?

Мы молчим: и в самом деле, с чего? Ведь ежели мы крепче империалистов и духом, и армией, на кой ляд тратить столько нутряного пара?

Мы вступаем в класс под торжественное пение. Горланит весь взвод, даже Санька Картаков, а дирижирует, как водится, Иоанн:

Сиськи ей мешают жить!
К сиськам льнёт любой мужик!..