Красные

Около 11 часов утра Керенский выехал в открытом автомобиле «Пирс-Эрроу» из дворца навстречу верным войскам, которые шли в Петроград с фронта. В кортеже премьера находился также «Рено» под американским флагом (его «одолжили» в американском посольстве). Несмотря на то что вокруг дворца уже стояли караулы революционеров, Керенского пропустили беспрепятственно. В мемуарах он особо подчеркивал, что он был одет в полувоенную форму: до конца жизни его крайне возмущали советские рассказы о том, что он сбежал из Зимнего, «переодевшись в женское платье».

Рано утром в Петроград начали прибывать матросы из Гельсингфорса, а потом и из Кронштадта. Около 14.00 в Петроград из Кронштадта прибыло несколько кораблей во главе с минным заградителем «Амур». На кораблях находилось около пяти тысяч матросов. Один из них потом описывал эту сцену, переиначивая слова известной песни о Стеньке Разине:

Из-за острова Кронштадта
На простор реки Невы
Выплывает много лодок,
В них сидят большевики.

Матросов встречал Антонов. Он же ставил им задачи и указывал места, где они должны находиться. Днем был занят Мариинский дворец, где заседал Временный совет Республики. Тем временем Троцкий в Смольном открыл заседание Петросовета. Он начал выступление с сообщения о том, что Временного правительства больше не существует. Судьба Зимнего дворца, продолжил он, решается в настоящий момент. «Власть Временного Правительства, возглавлявшегося Керенским, — заявил Троцкий, — была мертва и ожидала удара метлы истории, которая должна была ее смести… Обыватель мирно спал и не знал, что с этого времени одна власть сменяется другой».

В это время в зале появился Ленин. Его встретили овациями. Троцкий пригласил его на трибуну: «Да здравствует товарищ Ленин, он снова с нами!» Именно тогда, а не на съезде Советов, как часто показывали в фильмах, Ленин и произнес свои знаменитые слова: «Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась».

Кстати, Ленин тогда совсем не был похож на того «классического» Ильича, которого изображали на портретах и в фильмах. «Когда я вошел, на трибуне стоял и горячо говорил незнакомый лысый и бритый человек… Ба! Это — Ленин», — вспоминал Николай Суханов.

Удивительно, что при этом обстановка в центре города оставалась относительно спокойной. Бывший член Государственной думы Сергей Шидловский отправился бродить по улицам, чтобы наблюдать за борьбой, но ее не увидел. «Публика поголовно смеется», — недоуменно записал он в дневнике.

Через Неву по Троицкому и Дворцовому мостам ходили трамваи. По набережным фланировали любопытные, разглядывая «Аврору». Один из очевидцев удивлялся: «Странная революция. Рабочий совет свергает буржуазное правительство, а мирная жизнь города ни на минуту не прекращается».

Зимний. Последние часы

Несмотря на заявления о том, что Временное правительство низложено, еще не взятый Зимний дворец очень раздражал Ленина. Дворец хотели взять к 12.00. К этому времени Антонов-Овсеенко проинспектировал готовность к штурму Петропавловской крепости. Комиссар Георгий Благонравов уверил его, что готов начать обстрел дворца из орудий по первому же сигналу (чуть позже выяснилось, что это вовсе не так). Затем Антонов на катере добрался до «Авроры». Там он договорился о том, что после первого, сигнального выстрела из Петропавловки крейсер даст пару холостых выстрелов из носовой шестидюймовки. Миноносцам было приказано встать напротив дворца на Неве и развернуться для его обстрела. Затем Антонов снова отправился в крепость.

То есть если бы все пошло по плану, Зимнему бы не поздоровилось.

Комиссар Петропавловки Георгий Благонравов вспоминал, что он около 12 часов дня приехал в Смольный, чтобы предложить ВРК план захвата Зимнего. «Первый, кто попался мне на глаза при входе на второй этаж, был Антонов-Овсеенко, — писал он, — он втащил меня в помещение Военно-революционного комитета, где у карты Петрограда, покрытой флажками, оживленно беседовали Подвойский и Чудновский. Мое предложение о наступлении на Зимний не дало ничего нового, так как товарищи сами ранее меня пришли к этому».

Однако штурм все время откладывался. Сначала на 15.00, потом — на 18.00. Потом, как писал Николай Подвойский, «срока уже не назначали». Он откровенно указывал в мемуарах, что это промедление вызывало недовольство солдат, рабочих и матросов, которые окружили последний оплот Временного правительства. Они ругались: «И большевики начали дипломатию разводить!» «Хотя наше положение было исключительно прочным, всегда можно было ожидать удара в спину со стороны той или иной вызванной с фронта части», — писал он.