Красные

Журналисты отправились искать охранявших дворец юнкеров, и вскоре их глазам представилась такая картина: «По обеим сторонам на паркетном полу были разостланы грубые и грязные тюфяки и одеяла, на которых кое-где валялись солдаты. Повсюду груды окурков, куски хлеба, разбросанная одежда и пустые бутылки из-под дорогих французских вин. Вокруг нас собиралось все больше и больше солдат в красных с золотом юнкерских погонах. Душная атмосфера табачного дыма и грязного человеческого тела спирала дыхание. Один из юнкеров держал в руках бутылку белого бургундского вина, очевидно, стащенную из дворцовых погребов. Все с изумлением глядели на нас, а мы проходили комнату за комнатой, пока не добрались до анфилады парадных покоев, высокие, но грязные окна которых выходили на площадь…

Все помещение было превращено в огромную казарму, и, судя по состоянию стен и полов, превращение это совершилось уже несколько недель тому назад. На подоконниках были установлены пулеметы, между тюфяками стояли ружья в козлах».

Министры же в это время проводили бесконечные заседания. После отъезда Керенского их вел министр торговли и промышленности Александр Коновалов. Около четырех часов дня они избрали «диктатора» — генерал-губернатора Петрограда. Им стал кадет Николай Кишкин. В 18.15 министры пошли ужинать. Но не успели еще покончить с первым блюдом (борщ), как им сообщили об ультиматуме ВРК. Посовещавшись, они решили его проигнорировать. Как вспоминал министр юстиции Павел Малянтович, ни у кого из членов Временного правительства не было уже иллюзий относительно ближайшего будущего, но и сдаваться они не могли.

«Мы не могли отдать приказ биться до последнего человека и до последней капли крови, потому что, может быть, мы уже защищаем только самих себя, — писал он. — В таком случае кровопролитие будет не только безрезультатным по непосредственным последствиям, т[о] е[сть] непременно закончится поражением и безжалостным уничтожением наших защитников, но и политически бесцельным.

Но мы не могли отдать и другой приказ — сдаться, потому что не знаем, наступил ли тот момент, когда сдача неизбежна и будет производить несомненное впечатление, что правительство уступило насилию… и во имя приостановления ненужного кровопролития, а не ради личного спасения, — что оно не сбежало со своего поста…

Какой же военный приказ могли мы отдать? Никакого…

Мы могли только указать на то, что мы считаем своей обязанностью, — могли указать на нашу решимость уступить только насилию, чем бы лично для нас это ни кончилось. Таким образом, мы предоставляли свободному решению наших защитников связать судьбу свою с нашей судьбой или предоставить нас своей собственной участи…»

Министрам еще удалось отправить радиотелеграмму «Всем, всем, всем», в которой они сообщали о предъявленном им ультиматуме, заявляли, что могут сдать власть только Учредительному собранию, и призывали: «Пусть страна и народ ответят на безумную попытку большевиков поднять восстание в тылу борющейся армии».

Для них бесконечно тянулось время. Кто сидел, кто дремал на диване, кто ходил из угла в угол, куря одну папиросу за другой. Стрельба у дворца становилась все чаще, иногда раздавались пушечные выстрелы. После девяти часов вечера она усилилась еще больше. Вдруг, вспоминал Малянтович, «раздался звук, хотя и заглушенный, но ясно отличавшийся от всех других. «Это что?» — спросил кто-то. «Это с «Авроры», — ответил [морской министр адмирал Дмитрий] Вердеревский».

«Хаос невообразимый»

Сообщение о капитуляции Зимнего дворца, которое Антонов и Благонравов получили в Петропавловке, оказалось ложным. Когда Антонов поехал на мотоцикле проверять его, то фактически попал под обстрел. Тогда же под огнем оказался автомобиль, в котором ехал Подвойский, — до него тоже дошли сведения о падении дворца.

Именно там, на площади, Антонов услышал выстрел «Авроры». «Мощно разодрало воздух», — вспоминал он. Выстрел из носового шестидюймового орудия крейсера, который в 21.40 произвел комендор Евдоким Огнев, был холостым, а его звук гораздо громче боевого. На набережных любопытные попадали на землю или бросились наутек. «Как тараканы», — удовлетворенно заметил один из моряков «Авроры».

Потом этот выстрел войдет в историю как «залп, ставший сигналом к штурму Зимнего дворца и возвестивший о начале новой эры». Хотя, если разбираться досконально, это не совсем так: до выстрела на мачте крепости все-таки подняли красный фонарь, затем многие очевидцы (в том числе и сам Антонов) слышали «сигнальный» выстрел орудия Петропавловской крепости, и только потом бабахнула шестидюймовка «Авроры».