Красные

Штурм Зимнего сразу же оброс мифами. Говорили, что большевики его полностью разграбили, что, конечно, не было правдой. Сами большевики не скрывали, что дворец во время штурма действительно пострадал от мародеров. Однако обвинять их в потворстве грабежам было бы несправедливо. Они пытались пресечь разграбление. Джон Рид описывал такую сцену: «Двое красногвардейцев — солдат и офицер — стояли с револьверами в руках. Позади них за столом сидел другой солдат, вооруженный пером и бумагой… Самочинный комитет останавливал каждого выходящего, выворачивал карманы и ощупывал одежду. Все, что явно не могло быть собственностью обыскиваемого, отбиралось, причем солдат, сидевший за столом, записывал отобранные вещи, а другие сносили их в соседнюю комнату. Здесь были конфискованы самые разнообразные предметы: статуэтки, бутылки чернил, простыни с императорскими монограммами, подсвечники, миниатюры, писанные масляными красками, пресс-папье, шпаги с золотыми рукоятками, куски мыла, всевозможное платье, одеяла…

Виновные либо мрачно молчали, либо оправдывались, как дети. Члены комитета в один голос объясняли, что воровство недостойно народных бойцов. Многие из обличенных сами помогали обыскивать остальных товарищей».

Но, конечно, многое было утрачено навсегда. На Дворцовой площади потом спекулянты продавали украденные из Зимнего вещи. Кстати, кое-что стащили и защитники дворца.

Тогдашние газеты писали, что большевики зверски расправлялись с его защитниками: расстреливали юнкеров, убивали и насиловали женщин из «батальона смерти». Говорили, например, о пятистах убитых женщинах, которых якобы выбрасывали из окон дворца, а многие потом, не в силах пережить позор, сводили счеты с жизнью. Начальник школы прапорщиков Северного фронта полковник Освальд фон Прюссинг писал, к примеру, что на Дворцовой площади лежали «груды убитых большевиков», высотой почти в баррикаду, а большинство из женщин-ударниц были «раздеты, изнасилованы и при посредстве воткнутых в них штыков посажены вертикально на баррикады». Еще говорили, что юнкеров (то ли уже расстрелянных, то ли еще живых) сбрасывали в Неву с мостов.

Большинство из этих слухов потом не подтвердились. Комиссия городской думы провела собственное расследование и 3 ноября огласила результаты. В частности, сообщалось, что из окон Зимнего дворца не было выброшено ни одной женщины, в тот день в Петрограде были изнасилованы трое, а самоубийством покончила одна, причем из-за того, что «разочаровалась в своих идеалах».

Малянтович вспоминал, как уже в Петропавловке к Антонову подошел какой-то солдат и начал что-то шептать. «Антонов поднял голову и сказал ему отрывисто, почти что выкрикнул:

— Нет, не надо задерживать! Отпустить! Снять погоны и отпустить!.. Подождите, товарищ!..

И потом, обращаясь ко всем:

— Вот в чем дело, товарищи, слушайте! Арестованы в Зимнем дворце двадцать три юнкера. Они просидели все время в нашем броневике и никакого участия не принимали… Испугались и просидели. Это наши товарищи подтверждали. Они тут. Так я распорядился отпустить их. Снять с них погоны и отпустить.

— Чего же их отпускать! Судить бы надо! — послышался голос.

— Что вы, товарищ! За что тут судить?! Мы должны быть великодушны! Не надо мстить! Пускай идут!.. Отпустить их!

— Пускай идут! — раздались голоса».

«Я не знаю в истории примеров революционного движения, где замешаны были бы такие огромные массы и которые прошли бы так бескровно», — говорил Троцкий. Он отмечал, что никаких расстрелов «по настроению обеих сторон в тот период быть не могло», и, в общем-то, несмотря на отдельные эксцессы, с ним можно согласиться. В Петрограде количество погибших во время переворота оценивается по различным данным в 6—11 человек. Расстрелы и настоящее кровопролитие начались через несколько дней после взятия Зимнего.

Примерно в 3.10 ночи на II съезде Советов в Смольном было объявлено о падении Зимнего дворца и аресте Временного правительства. Как писал в мемуарах Антонов-Овсеенко, написанное им донесение огласил «в полной тишине председательствующий». Этим «председательствующим» был Лев Каменев, сам еще недавно выступавший против восстания.

Впрочем, у Антонова был «заочный конкурент», который тоже утверждал, что он принес в Смольный новость о падении дворца — Николай Подвойский. Если верить его мемуарам, он сделал это еще раньше, и самому Ленину. «По дороге в Смольный, обдумывая, как я буду докладывать Владимиру Ильичу об огромном количестве невероятно важных событий дня, я предвкушал, с каким восторгом будет слушать меня Ленин, — вспоминал он. — Но когда я почти вбежал в комнату, где находился Владимир Ильич, то застал его чрезвычайно сосредоточенным… Ленин был настолько углублен в работу, что не заметил моего появления. Он готовил декрет о земле. Выслушав мой рассказ, который я закончил словами: «Теперь, Владимир Ильич, все уже кончено», Ленин продолжал работать».