Красный, белый и королевский синий

То, как Генри отзывается о нем, – настоящее мастерство, слова от нежности взмывают на поворотах, но в середине проседают под тяжестью горя. Вполголоса он рассказывает Алексу о том, как познакомились его родители. Принцесса Кэтрин, любой ценой мечтавшая стать первой принцессой с докторской степенью, двадцати пяти лет от роду и перечитавшая Шекспира от корки до корки, пошла на спектакль о Генрихе Пятом, в котором играл Артур. Пробившись за кулисы и избавившись от охраны, она исчезла с ним на улицах Лондона и протанцевала всю ночь. Королева была против их союза, но Кэтрин все равно вышла за Артура.

Генри рассказывает Алексу о своем детстве в Кенсингтоне, о том, как пела Беатрис, а Филипп постоянно проводил время с бабушкой. Они были счастливы, разъезжая по соседним странам в сверкающих авто и пролетая над ними на вертолетах в теплых носках до колен и укутанные с ног до головы в кашемир. Он рассказывает о том, как на семнадцатилетие отец подарил ему латунный телескоп. Как к четырем годам он осознал, что каждый человек в стране знает его имя, и как он признался своей матери в том, что не уверен, хочет ли быть настолько известным. Как она опустилась перед сыном на колени, сказав, что не даст никому его в обиду. Никогда.

Алекс тоже делится историями. Генри уже слышал практически все о настоящей жизни Алекса, но беседы о детстве заметно стирают границы.

Он рассказывает о Техасе, о том, как делал постеры для кампании матери на листах ватмана для студенческого совета еще в пятом классе, о семейных поездках в Серфсайд и о том, как стремительно бросался в океан. Он рассказывает о большой оконной веранде в доме, где вырос, а Генри просто слушает, не осуждая за то, что Алекс когда-то писал и прятал под той верандой.

За окном начинает темнеть, и вокруг резиденции расползаются слякотные сумерки. Алекс решает отправиться в свою спальню, чтобы лечь в постель. В трубке он слышит истории Генри о разных парнях из его университета, которые мечтали переспать с принцем, но мгновенно пугались газетной шумихи, секретности и – иногда – мрачного настроения Генри из-за тех самых газетной шумихи и секретности.

– Но, разумеется, эм… – произносит Генри, – у меня не было никого с тех пор, как… мы с тобой…

– Нет, – поспешно добавляет Алекс. Поспешнее, чем сам того ожидал, – у меня тоже. Никого.

Он слышит слова, которые срываются с его губ, но не может поверить, что произносит их вслух. Он рассказывает о Лиаме, о всех вечерах с ним. О том, как стянул его пузырек с аддераллом, когда его оценки в школе начали съезжать, и не спал по два или три дня подряд. Рассказывает о Джун и о том, как все вокруг знают, что она живет здесь, чтобы присматривать за младшим братом, и о скрытом чувстве вины, которое он носит в себе из-за того, что не может это исправить. О том, как постоянная ложь о его матери причиняет ему боль. О том, какой страх испытывает Алекс за то, что мать может проиграть.

Они разговаривают так долго, что Алексу приходится поставить телефон на зарядку, чтобы не отключиться. Перекатившись на бок, он слушает голос в трубке, поглаживая тыльной стороной ладони подушку и представляя Генри, лежащего на другой половине кровати (на расстоянии почти четырех тысяч миль). Он смотрит на свои искусанные кутикулы и представляет, как прикасается к Генри, разговаривает с ним на расстоянии всего пары дюймов. Он представляет, как выглядело бы лицо Генри в синевато-серых тонах: легкая тень от щетины в ожидании утреннего бритья, круги под глазами, размытые в приглушенном свете.

Каким-то образом это оказывается тот самый человек, которому удалось убедить Алекса в своем безразличии ко всему, которому удалось убедить весь мир в том, что он – лишь скромный и весь из себя положительный Прекрасный Принц. Алексу для этого потребовались месяцы – для полного осознания того, как жестоко когда-то ошибался.

– Я скучаю по тебе, – слова вырываются у Алекса прежде, чем он успевает что-то сделать.

Он тут же жалеет об этом, однако Генри отвечает:

– Я тоже скучаю.

– Эй, подождите!

Алекс выкатывается на кресле из своей кабинки. Уборщица из вечерней смены останавливается, задержав руку на рожке кофемашины.

– Я знаю, что это выглядит отвратительно, но вы не оставите этот кофе? Я его допью.

Женщина меряет его подозрительным взглядом, но все же оставляет горелые склизкие остатки кофе на месте и катит тележку прочь.

Алекс пялится на свою кружку с надписью «АМЕРИКА ГОЛОСУЕТ ЗА КЛЕРМОНТ» и хмурится, глядя на плещущееся внутри миндальное молоко.

Почему в этом офисе нет нормального молока? Именно поэтому техасцы ненавидят столичную элиту – они уничтожили всю молочную промышленность!

На его столе лежат три комплекта документов. Алекс продолжает смотреть на них, не отрываясь, в надежде, что если перескажет их в голове несколько раз, то сможет, наконец, почувствовать, что делает достаточно.