Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольников

— Ездил бы чаще, но всякий раз, как соберусь ехать, меня останавливает мысль, что назад меня не выпустят, — сказал Эренбург с досадой.

На другой день он сам пришёл к Раскольниковым, предложил показать им в Париже такие места, о которых мало кто знает. Водил по каким-то задворкам со зловонными помойками, показывал сбитые из фанеры и кусков жести лачуги, в которых ютились плохо одетые люди, с неестественной горячностью живописал убогую жизнь этих людей. И потом исчез. Раскольников недоумевал: зачем он устроил этот спектакль, что ему эти люди, никогда прежде он как будто не проявлял беспокойства о судьбе парижских отверженных. Может быть, решил, что накануне сказал лишнее, вздумал таким способом очиститься в глазах Раскольникова? Неприятный осадок оставила эта встреча…»

Беря пример со своего пишущего супруга, Муза Васильевна тоже начала записывать свои впечатления от встреч с людьми и городами, что начало потихоньку складываться в симпатичную книгу, которая увидит свет гораздо позже. А пока она просто фиксировала всё, что видела вокруг себя:

«В октябре 1930 года мы с Федей съездили в Берлин и в Париж. Берлин поразил нас не скрываемой нищетой… Из Берлина мы поехали в Париж. Какое очарование этот город! Мы бегали по музеям, выставкам, сидели в кафе на бульварах, ездили в Версаль, Фонтенбло, Мальмезон. Жили в полпредстве на рю де Греналь, в прекрасном особняке XVIII века…»

Присутствуя в 1930 году в Стокгольме на церемонии вручения верительных грамот, Коллонтай обворожила семидесятилетнего шведского короля Густава V, а все газеты отметили броский туалет советского посла — русские кружева на бархатном платье. Муза Канивез впоследствии так вспоминала о первой встрече с послом: «Передо мной стояла невысокая, уже немолодая, начинающая полнеть женщина, но какие живые и умные глаза!..»

Во время официального обеда Александра Коллонтай пожаловалась Музе: «Во всём мире пишут о моих туалетах, жемчугах и бриллиантах и почему-то особенно о моих манто из шиншилл. Посмотрите, одно из них сейчас на мне». И Муза увидела «довольно поношенное котиковое манто, какое можно было принять за шиншиллу только при большом воображении…»

А 15 ноября 1930 года А. М. Горький опубликовал в газетах «Правда» и «Известия» статью, в которой заявляет: «Если враг не сдаётся, его уничтожают», что очень сильно огорчило Раскольникова тем, что это одобряет все, проходившие в то время в Москве, политические процессы.

В один из следующих отпусков Муза с Фёдором ездили в Италию. Готовились к этой поездке всю зиму, брали уроки итальянского, изучали справочники, путеводители по Италии. По пути исколесили Германию, останавливаясь на день-два то в Мюнхене, то в Гейдельберге, Дрездене, Баден-Бадене, прокатились на пароходе по Рейну.

Первым итальянским городом была Венеция. Известный по бесчисленным репродукциям, город всё равно поражал воображение. Ослепили кружева дворцов Большого канала, удивив странным сходством с дворцовой перспективой Невы в Петрограде. Блаженные часы провели они во Дворце дожей, в залах Академии, на площади Святого Марка.

После Венеции — Падуя с фантастическими фресками Джотто, Флоренция с её дворцами, церквами, садами. Им хотелось познакомиться с обычной, будничной жизнью итальянцев. Рано утром садились в маленький потрёпанный автобус местных линий, ехали до какого-нибудь Сан-Джиминьяно, проходили городок насквозь, заходили в дома местных жителей, заговаривали с хозяевами.

В Риме их устроил у себя полпред Курский, благожелательный и гостеприимный, широкая натура, с замашками русского барина. Он возил их на своём автомобиле, показывал Рим. Вечера неизменно проводили на веранде его квартиры, заплетённой виноградом.

Очарованные, опьянённые всем увиденным, пережитым в Италии за этот месяц, возвращались они в Таллин. В поезде, стоя у окна, мимо которого проносились утопающие в зелени римские предместья, он сказал ей с улыбкой:

— Обещаю тебе, Муза. Пока я жив, каждый год будем ездить в Италию.

Ездили в Италию и в очередной отпуск, летом 1932-го года. Позже Фёдор Фёдорович написал небольшое лирическое стихотворение, которое было адресовано жене и называлось «Музе», в котором откровенно прослушивалось эхо прекрасной далёкой Италии:

Я помню Ваш блестящий бал,
Я помню этот праздник шумный,
Как итальянский карнавал
На площади полубезумной.

Мы танцевали до утра,

Нам было радостно и больно,
Но кто-то нам сказал: «Пора!» —
И распрощались мы невольно.

С тех пор утрачен мой покой,

Мне всюду пусто и тоскливо,
И возвращаюсь я домой,
Вздыхать о Музе сиротливо…