Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольников

В феврале 1931 года Раскольников отправился из Эстонии в Ленинград на премьеру своей пьесы «Робеспьер». Разрешение на трёхдневную отлучку полпред получил, судя по всему, ещё в середине января, когда не шло речи о сроках возможного правительственного кризиса. 11 февраля Фёдор Фёдорович покинул Таллинн и 12 присутствовал на спектакле в Государственном академическом театре. Его радушно встретили. Приём был достаточно тёплым, чтобы драматург рискнул задержаться «на пару дней дольше разрешённого срока по болезни» (в действительности — на пять дней). Задержка, возможно, и не вызвала бы в Наркоминделе серьёзного недовольства, если бы не одно обстоятельство: полпред отсутствовал в Таллинне именно в те дни, когда происходило формирование нового состава правительства во главе с Константином Пятсом. В НКИД явно считали, что особые отношения, которые сложились у советской стороны с этим эстонским политиком, позволяли рассчитывать на то, что мнение Москвы, высказанное в корректной форме, может повлиять на процесс формирования правительства.

Вернувшись только 20 февраля в Таллинн и уже зная, что в правительство и, прежде всего, в министерство иностранных дел пришли люди, контакты с которыми наладить будет не только не просто, но, пожалуй, и невозможно, полпред в своём первом докладе попытался, тем не менее, успокоить руководство. «Думаю, — писал он, — с новым правительством будет работать легче».

С 1930-го по 1933-й год Раскольников работал полпредом в Эстонии, но, как пишет в своих воспоминаниях Муза, не менее двух-трёх раз в каждом году они выбирались ненадолго в Москву. Были они в Москве и зимой 1931–1932 года, оглядываясь на который, она пишет о запомнившемся ей тогда одном тревожащем уличном эпизоде:

«Однажды, выйдя из трамвая у Никитских Ворот, я вдруг увидела появившегося как из-под земли высокого молодого крестьянина с женщиной, державшей на руке младенца. Двое детей постарше цеплялись за юбку матери. Было в этих людях поразившее меня выражение последнего отчаяния. Крестьянин снял шапку и задыхающимся, умоляющим голосом произнёс: „Христа ради, дайте что можете, только скорее, а то нас заберут“. Ошеломлённая, я спросила: „Откуда вы, чего вы боитесь, кто вас заберёт?“ — и высыпала на ладонь крестьянина содержимое своего кошелька. Исчезая, он бросил: „Вы тут ничего не знаете. Деревня помирает с голоду. Нас гонят из домов, убивают…“

Я до сих пор вижу этого крестьянина и его семью…»

Эти ежегодные приезды в столицу советской России, как писала Муза Васильевна, «были всё более угнетающими. Усталость, страх и разочарование чувствовались очень сильно. „Обожествление“ Сталина шло быстрым темпом. Он был объявлен „великим корифеем науки“, „великим философом, классиком марксистской философии, равным Марксу, Энгельсу, Ленину“, „великим историком“, „великим лингвистом“, „лучшим другом детей“, „солнцем и луной“, „вождём, самым любимым из вождей всех эпох и народов“ и т. д. и т. п. На плакатах появляются уже четыре профиля: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Под знаменем „социалистического реализма“ и борьбы с „формализмом“ критика грубо одёргивала „виновных“: писателей, театральных деятелей, художников, композиторов…»

А в 1933-м году, перед самым отпуском, который они тоже наметили провести в Италии, Раскольников неожиданно получил новое назначение — в Данию. И на пароходе они уплывали в Стокгольм.

Грустным и трогательным было прощание Раскольниковых с Эстонией. Здесь они оставляли уже много приобретённых друзей. В начале сентября, после бесчисленных прощальных приёмов, они взошли на борт парохода, отплывавшего в Данию. Провожали их с помпой — официальные лица, журналисты, знакомые, друзья. Музу завалили цветами, вся ванна в их каюте оказалась заполнена букетами…

Советское полпредство в Дании находилось в Копенгагене. Предшественник Раскольникова, Кобецкий, не поддерживал никаких отношений с датской общественностью. Соответственно, помещения полпредства представляли собой помесь большой коммунальной квартиры, где жили сотрудники, с заурядной канцелярией для штемпелевания входящих и исходящих бумаг. Приёмных комнат не было, посетителей принимали в коридорчике с журнальным столиком и парой стульев.

Раскольников вручил верительные грамоты датскому королю, Муза представилась королеве. Не теряя времени, стали делать визиты к общественным деятелям. Одновременно начали ремонт и переустройство дома.

Не кончив ремонта, уехали в отпуск — сначала в Париж, потом в Италию и Берлин.

Когда вернулись из отпуска, дом был отремонтирован, оборудованы два салона, большая столовая. Из Берлина были доставлены купленные ими там несколько хороших картин, ковры, кое-что из мебели. Полпредство приобрело приличный вид, можно было устраивать приёмы.