Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольников

А покрасовавшись перед матросской братвой в морской шинели или комиссарской кожанке, Лариса в своей каюте переодевалась в роскошное платье и садилась за письменный стол. И за скупыми, сжатыми, как пружина, и по-женски эмоциональными строчками её текстов возникает образ сильной, энергичной и в то же время нежной женщины. «И над сдержанной тревогой судов, готовящихся к бою, над отблеском раскалённой топки, спрятавшей свой дым и жар в глубине трюма, — высоко, выше мачты и мостика, среди слабо вздрагивающих рей, восходит зелёная утренняя звезда», — писала она в лежащем перед нею очерком, опять становясь на некоторое время собой прежней, настоящей…

Тридцатого декабря 1920 года Лариса вместе с Михаилом Кирилловым, который работал в политотделе Кронштадта, поехала в Москву. В Большом театре началась дискуссия о профсоюзах. «Мы устроились удачно — в помещении оркестра, откуда все выступающие были великолепно видны, — писал позже Кириллов. — Слушали Троцкого, Бухарина, Зиновьева, Ленина. После выступления Владимира Ильича раздался шквал аплодисментов… Лариса Михайловна сказала: „Да-а-а… Лев Давыдович — блестящий оратор, но сегодня он потерпел одно из крупнейших поражений за свою жизнь!“»

А в письме к Михаилу Лозинскому в 1920 году она напишет, вспоминая весну 1917-го, когда Гумилёв уехал из России, о пережитом ею отчаянии. После ряда недомолвок следует знаменательное признание:

«Совсем сломанной и ничего не стоящей я упала в самую стремнину революции. Вы, может быть, слышали, что я замужем за Раскольниковым — мой муж воин и революционер. Я всегда его сопровождала — и в трёхлетних походах, и в том потоке людей, которые, непрерывно выбиваясь снизу, омывают всё и всех своей молодой варварской силой. И странно, не создавая себе никаких иллюзий, зная и видя всё дурное, что есть в социальном наводнении, я узнала братское мужество и высшую справедливость, и то особенное волнение, которое сопровождает творчество, всякое непреложное движение к лучшему. И счастье…»

В стихотворении Сергея Обрадовича «Кронштадт» из сборника «Город», который попал в список «устриц», как называл Раскольников тоненькие стихотворные сборнички, которые нужно «глотать, не разжёвывая», внимание остановила в нём лишь одна из строф с вполне модернистской рифмой:

…Но призрачную тишь ещё не раз
Расколет
Зов Совнаркома, и в тревожный час
Ещё не раз
За подписью Раскольникова
Получит военмор приказ…

Тут у пролетарского поэта, члена «Кузницы», видна откровенная погоня за чисто звуковым ударом, модернистским приёмом, но в общем, стихотворение было довольно правдивым, несло в себе невыдуманную информацию.

Однажды Лариса тоже попросила Фёдора взять её на заседание Совнаркома, членом которого был он сам. И она пришла — вызывающе красивая, невероятно элегантная, благоухая духами, в модных высоких красных ботинках. На фоне мужчин в потрёпанных военных мундирах и поношенных костюмах она смотрелась фантастически. Ленин косился на неё, постепенно раздражаясь, затем потребовал вывести всех посторонних, а оставшимся наркомам устроил разнос. Впредь пускать на заседания посторонних было запрещено.

Сам же Фёдор Фёдорович, сделавшись командующим Балтийским флотом, тоже впал в какое-то одурманившее его состояние и разъезжал по Кронштадту на открытом автомобиле в окружении поэтессы Ларисы и свиты девиц лёгкого поведения, да ещё и закатывал в Морском собрании с ними банкеты. И это — на небольшом острове, в военном городке с вековыми морскими традициями! Отвлекаясь от флотских дел, Раскольников дал втянуть себя в дискуссию о профсоюзах, которую Ленин назвал «непозволительной роскошью» для того тяжёлого периода, который переживала страна. При этом он был в этой дискуссии на стороне платформы Троцкого. И, пока тянулись собрания и споры, руководство Балтфлотом было значительно ослаблено, а с этим падал авторитет и самого командующего, и политических органов флота.

То ли он опьянел от своих побед на Каме и Каспийском море, то ли утратил контроль над собой, легко пройдя через английский плен и своё окружение под Казанью, но, как бы то ни было, Фёдор вместо всеобщего уважения к себе среди моряков Кронштадта, как это было в 1917 году, он стал вызывать у всех только неприязнь и раздражение. Любивший его раньше флот теперь относился к нему не как к герою и любимцу, а как к шкурнику и корыстолюбцу.

Что же касается состояния Балтийского флота к моменту назначения Раскольникова его командующим, в боевом отношении он — всего только тень прежних военно-морских сил Балтийского моря. Спасённые в Ледовом походе весной восемнадцатого года корабли теперь в большинстве своём были мертвы, ржавели у причалов. Но и те, на которых находились команды, не имея топлива, стояли без движения, с изношенными вконец механизмами. Матросы жили впроголодь, свирепствовала цинга. Очевидец тех дней писал в журнале «Красный флот»: