Дискуссия практически закончена, проскакивать на съезд фуксом от какого-нибудь городка Федя не хочет, да и не сможет сейчас: он вдребезги болен и разбит. И вот нас озарило. Рядом в 200–300 верстах отсюда лежит рай земной — Сочи. В Новороссийске нас, как родных, встретили моряки, среди них масса каспийцев. Они добыли нам вагон, который потом доставит нас и в Москву; обещали в Сочи кормить — словом, сквозь серый пепел последних недель заулыбалось тропическое солнце, Федя лежит на койке белый и сухой, как травка, и его бедное лицо даёт мне мужество не видеть Вас ещё месяц и спасать малого в Сочи… Уже в Новороссийске на нас пахнуло счастьем, мы ездили смотреть в горах наши батареи, неслись над пропастью, где внизу лениво и бескрайне дышит море… И жизнь опять показалась нам нужной и прекрасной. Милые, милые, только бы Вас никто не обидел. Калинин будет Вам из Москвы звонить, он обещал всё сделать, чтобы на наше гнездо до Фединого выздоровления никто не смел покушаться…»
Но в Кронштадте тем временем всё-таки вызревал мятеж…
В адрес бунтующих матросов были произнесены угрозы о «железном кулаке пролетариата», способном уничтожить «недисциплинированность и измену». Однако, несмотря на эти угрозы, резолюция была митингующими принята, а 2 марта на острове и в самом деле начался матросский мятеж. Хотя кто будет брать власть, кто и как будет руководить страной, откуда брать продовольствие для страны и так далее — найти ответы в наивных резолюциях восставших было невозможно…
Если бы все гарнизоны Кронштадта поддержали тогда Ревком, то остров бы стал неприступен. Через три-пять недель должен был вскрыться лёд, и тогда мятежники могли бы получать продовольствие из-за рубежа. В этом случае даже без военной помощи извне крепость могла оставаться неприступной много долгих месяцев.
В преддверии этой ситуации британский и французский флоты начали быстро готовиться к походу на Балтику. Воспрянули духом и врангелевцы. Всё это заставило Ленина бросить значительные силы на подавление мятежа. При этом председатель Реввоенсовета Л. Д. Троцкий был наделён чрезвычайными полномочиями, фактически он стал диктатором не только в Петрограде, но и по всей стране. Энергии и опыта управления войсками Льву Давыдовичу было не занимать, и он воссоздаёт 7-ю армию под руководством Михаила Николаевича Тухачевского, усиленную бронепоездами и авиаотрядами. На северном и южном берегах финского залива было сосредоточено свыше 45 тысяч штыков.
Мятежникам был направлен ультиматум: тем, кто решил сдаться, обещали сохранить жизнь. Сразу же после предъявления ультиматума на город с самолётов начали сбрасывать листовки с лапидарным текстом: «Сдавайтесь! Иначе будете перестреляны как куропатки. Троцкий».
Одним из участников подавления кронштадтского мятежа был уже упоминавшийся ранее Павел Ефимович Дыбенко, командовавший 561-м полком, находившимся под общим командованием Михаила Николаевича Тухачевского, возглавлявшего Сводную дивизию. Заместитель начальника особого отделения Юдин так докладывал о его деятельности в то время: «561-й полк, отойдя полторы версты на Кронштадт, дальше идти в наступление отказался. Причина неизвестна. Тов. Дыбенко приказал развернуть вторую цепь и стрелять по возвращающимся. Комполка 561 принимает репрессивные меры против своих красноармейцев, дабы дальше заставить идти в наступление».
Как говорится, расстрел на расстреле и расстрелом погоняет. Захваченных при штурме острова матросов потом судили и разбирали каждое дело индивидуально, при этом многие из них завершили смертными приговорами. И только для поэтов всё закончилось стихами, как у Эдуарда Багрицкого в поэме «Смерть пионерки» (и то не у всех, как это видно по судьбе Николая Гумилёва):
Усмирение Кронштадтского восстания стало «звёздным часом» Тухачевского, действовал он решительно и очень жестоко, после польского провала ему больше нельзя было проявить слабину. Приказы его были ультимативными: «Приступ вести стремительно и смело, подготовив его ураганным артиллерийским огнём». Тухачевский взял от подавления Кронштадта не только славу, но и жену комиссара Балтфлота Николая Кузьмина, которая стала его любовницей.