Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольников

В результате, когда все разъяснилось, tout le monde (весь свет) решил, что тебе, как заживо похороненной, предстоит долго жить…

Горячо любящий тебя твой Фед-Фед.

Лариса Рейснер — Фёдору Раскольникову

17 июля 1923. Москва.

Здравствуй, Фёдор! Получила сразу несколько твоих писем. Не люблю и не привыкла лукавить, поэтому скажу без обиняков. От твоих писем мне стало холодно, они мне не понравились. Твоя неловкая попытка писать каким-то странным, сухим и будто бы ироническим языком меня убедила в одном: и в письмах виден этот симптом охлаждения, о котором я говорила тебе в Джелалабаде… Ты изменился ко мне. Сказать одним словом? Я больше тебе не нужна… Ты ничего не замечаешь. Не замечал, как унижал меня двойственным отношением ко мне: наедине и на людях. Как не хотел ребёнка. Когда я была беременна, был невнимателен и груб, тебя раздражала всякая мелочь. Конечно, ты этого не помнишь — ты ничего, чёрт побери, не замечал, занятый своими делами, — а, может быть, поэтому и случился выкидыш. Не помнишь слов, сказанных с ненавистью. Никогда не забуду, как ты накричал на меня в Джелалабаде, обругал последними словами, сказал, что я живу с тобой по инерции, потому лишь, что мне нужен самец. Может быть, ты уже тогда держал в голове мысль о разводе. Я его не хочу. Но если ты хочешь — что ж, решай: или — или. Я не буду противиться. Должно быть, и в нашем браке случилась банальнейшая вещь: у нас оказались несхожие характеры.

Высылаю тебе книги, которые ты просил.

В Наркоминделе пока нет новостей.

Л.

Фёдор Раскольников — Ларисе Рейснер

26 августа 1923. Кабул, Афганистан.

Дорогая Ларисочка! Только что приехал т. Соловьев и передал мне пару твоих писем. Я прочёл их и не знаю, как тебя успокоить. Конечно, жаль, что мои письма тебе не понравились. Как ты знаешь, я лишён дара остроумия, но в этих письмах <…> я напрягал все свои силёнки, чтобы развеселить тебя. Но, оказывается, не развеселил, а, наоборот, привёл в состояние грусти. Как мало, Ларисочка, ты меня знаешь. Юмористическое, весёлое письмо у меня высшее проявление дружбы. Пишу в таком стиле только тем, кого очень люблю. Писать в стиле «Ромео и Джульеты» я не умею. Ведь я не прыщавый юнкер. Не забывай, что я уже перевалил через тридцатилетний перевал. К тому же, по складу своего характера, я всегда эпос предпочитаю лирике. Как же ты, моя малютка, под моим спокойным эпосом не почувствовала жаркого огня. Прямо удивляюсь, что от моих писем тебе стало холодно. Будь спокойна, моя милая нервная мышка. Всё обстоит как нельзя более благополучно. Неужели ты могла придать хоть какое-нибудь значение тем или иным джелалабадским словам, произнесенным «в запальчивости и раздражении»? Я с огромным нетерпением ожидаю дня своего возвращения. Шепни там кому следует, чтобы скорее фиксировали срок моего отъезда из Кабула. Рассчитываю отправиться отсюда в конце сентября. Пожалуйста, приходи встречать меня на вокзал. Моя работа «Движение революционной мысли в 60-х годах XIX века» уже закончена. Не посылаю её с почтой, т. к. хочу привезти с собой…

Огромное спасибо тебе, дорогая, за интереснейшую литературу, которую ты мне прислала. Прямо поражаюсь твоему умению так удачно выбирать книги по моему вкусу. Пожалуйста, купи к моему приезду юбилейный сборник Морского комиссариата: «Пять лет Красного флота». Там, между прочим, напечатано исследование о действиях Каспийского флота в 1920 году.

Теперь перехожу к нашим «делам дипломатическим». Только недавно кончился праздник независимости. Эмир был особенно любезен со мной. Но как-то ещё больнее чувствовалось твоё отсутствие. Зато я каждый вечер ходил в кинематограф специально для того, чтобы посмотреть хронику, снятую Налётным в своё время в Кабуле и в К.-фату. Тут приехали две бельгийки: мать и дочь (между прочим, очень интересная), их фамилия Ляпин, и я уже успел свести с ними знакомство. Они говорят, что эмирша тебя всё время вспоминает и очень много о тебе рассказывает. Из других источников я знаю, что когда распространился слух о твоей смерти, то эмирша почти целую ночь плакала…

Горячо любящий тебя твой Федя…

Б/д. Кабул, Афганистан.