Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольников

Дорогой Фёдор Фёдорыч. Пишу тебе дорогой, т. к. считаю, что мы разошлись по обоюдному согласию, без лишних сцен и почти без лишних слёз — как и надлежит людям, друг другу благодарным за всё хорошее, что было пережито вместе. После того, как я уехала из Кабула <…> — меня охватила жгучая жалость, боль <…> — я чувствовала, что мы с тобой в нашей совместной жизни надорвались, что с этим бедным ребёночком вытряхнулось из меня будущее нашей семьи — моё возрождение и омоложение, всё чудное и таинственное, что природа вложила в этот зародыш <…>. И вот по дороге, а потом в Москве — я поставила себе решительный вопрос: не умерла ли любовь, какою она была на Межени, на Каме, везде <…>. И почувствовала, что умерла, что прежнего — не вернуть, что и я тебе в тягость, и я с ужасом думаю о новой загранице, о новом Кричевском, который невозбранно станет скакать на моей голове. Федя, я <…> виновата перед тобой тяжко — я тебе лгала иногда и не имела сил сказать всю правду, но в конце концов — это теперь всё равно… Сейчас я совсем по-новому строю жизнь. Вошла членом правления во всероссийский] кинотрест, буду жить одна, своим домом, среди волков по-волчьи защищая своё право на существование. На днях выйдут мои 2 книги — это даст мне радость жить, и написать 3-ю. К твоему приезду меня в Москве, вероятно, не будет — улечу от треста в Берлин <…>. И вот, начиная свою «новую жизнь» без тебя, без любви, без семьи, я чувствую, что так лучше для нас обоих. Были чудные годы Революции, — мы их прожили с тобой по-королевски — ты всегда останешься для меня воплощением её чистого пыла, героизма и красоты. Федя, что бы ты обо мне ни слышал, что бы сам ни думал — помни Волгу и Каму, Икское Устье, рабаты Афганистана, не жалей и не кляни <…>. Жму твою руку очень, очень крепко. Лара.

Федя, голубчик, не надо меня видеть в Москве — всё кончено, разойдёмся, как люди.

Л. Рейснер.

Фёдор Раскольников — Ларисе Рейснер

18 октября 1923. Кабул, Афганистан.

Дорогая Ларусенька, родная козочка, бедная мятущаяся девочка!

Ну, что же это такое, Мамси? Я вижу, что ты совсем заблудилась там, в этой Москве, как в лесу, без своего проводника. Матушка, загляни ещё раз поглубже внутрь себя: поищи, не осталось ли там какого-нибудь теплого чувства ко мне, которое ты, может быть, нарочно стараешься заглушить и задушить. Не производи над собой такой вивисекции. Тщательно осмотри все тайники своего сердца, прежде чем окончательно и бесповоротно бросить меня. Когда не любят, то не пишут таких жгучих, страстных писем, как твои, еще так недавно получавшиеся мною в Кабуле. Ведь ты же писала их искренно. Я тебя знаю: ты никогда не стала бы создавать мне иллюзию любви. Значит, откуда же, из каких корней выросло твоё письмо от 4 сентября, привезённое мне Самсоновым? Ты пишешь о ребёночке. Но разве я его убийца? Поверь, мне также бесконечно жаль, что это маленькое бесформенное существо не могло появиться на свет. У меня до сих пор всё переворачивается внутри, когда, продолжая твою политику, я на вежливые вопросы иностранцев: «Comment est la situation de madame?» — вынужден отвечать: «Grand merci. Tout va bien. Y’espere que dans deux mois. Je deviendrais le реге». («Как здоровье мадам?» — «Спасибо, всё хорошо. Через пару месяцев будет танцевать. Мне не довелось стать отцом»).

Мышка, но разве мы с тобой виноваты, что на втором месяце его жизни произошёл выкидыш?[2] Нет, виноваты затхлые условия «жирного и сытого» афганского прозябания, условия, вдвойне тяжёлые для таких нервных и впечатлительных натур, как мы с тобой. Кроме того, ты сама писала, что всё равно не довезла бы его: такой страшно трудной была дорога. Но если хочешь, давай примем решение во что бы то ни стало иметь ребёнка. Правда, на нём не будет почивать аромат джелалабадских роз, но чем же хуже розы Италии или пушистые снега и цветистые луга нашей милой социалистической родины?..

…Конечно, я был перед тобою виноват: порою груб, порою невнимателен. Такую жену, как ты, нужно было носить на руках; разговаривать, стоя на коленях. За всю мою вину, которую я осознаю и в которой жестоко раскаиваюсь, умоляю простить меня и не помнить лихом. Если же ты придёшь к выводу, что твоя этика позволяет тебе жить со мною, то я даю честное слово коммуниста, что многое и многое из нашего прошлого, о чём тебе неприятно вспоминать, больше никогда не повторится. Я покажу тебе перед всеми большое внимание, я окружу тебя исключительной заботливостью, я буду усыпать твой путь розами.

Преданный тебе до смерти.

Раскольников.

Фёдор Раскольников — Ларисе Рейснер

22 октября 1923. Кабул, Афганистан.

Дорогая Лапушка, моя несчастная половинка… Я умоляю тебя прийти на вокзал, совсем не как в ловушку, я просто хочу тебя увидеть, хотя бы в последний раз…

Лариса Рейснер — родителям

19 ноября 1923. Берлин, Германия.