Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком

Каждый писатель, участвующий в работе «Клуба Джона Рида», свяжет свою жизнь на несколько лет с той или иной отраслью промышленности, всесторонне изучит ее ‹…› чтобы, когда придется писать о ней, он мог писать со знанием дела, а не как буржуазный интеллигент-наблюдатель. Он будет принимать участие в пропаганде забастовок. ‹…› Он свяжет себя с реальностью. Он станет знатоком своего дела, потому что в этом источник силы. ‹…› Если это намерение претворится в жизнь, мы создадим нечто совершенно новое, небывалое в истории литературы. Это не подражание Золя. Он был великим экспериментатором, но смотрел на вещи, как турист. От нас требуется большее: мы должны стать элементом индустриальной жизни, рупором рабочего класса.

Это была отнюдь не красная маниловщина: хождение в народ уже началось и породило по меньшей мере одно выдающееся событие. «Портовый грузчик» Пола Питерса и Джорджа Скляра в постановке Блэнкфорта выдержал 175 представлений в Гражданском репертуарном театре (премьера – 18 апреля 1934-го), собрал залы в Филадельфии, Вашингтоне, Чикаго, Детройте. В лондонской постановке (1935) главную роль исполнил Поль Робсон.

Под псевдонимом Пол Питерс скрывался журналист Харбор Аллен, выпускник Висконсинского университета, на пять лет нырнувший на самое дно рынка рабочей силы. Он собирал хлопок и плавил сталь, ходил на нефтеналивных судах через Панамский канал и строил дамбу в Калифорнии. Вкалывая в доках Нового Орлеана, среди негров, он «почти забыл» о белом цвете своей кожи. В его пьесе переплелись агитпроповские темы – профсоюзная борьба и расовая дискриминация: героя обвиняли в нападении на белую женщину, что провоцировало войну между рабочими (белыми и черными) и расистскими бандитами. Но персональный опыт автора, его «расовая забывчивость» наполнили декларативный сюжет голосами, звуками и чуть ли не запахами реальности.

Трудно удержаться и не сдобрить сияющий образ рабочего-драматурга ложкой дегтя. Именно Питерс несет ответственность за перевод «Матери», ужаснувший Эйслера.

Искушению стать «рупорами рабочего класса» поддались даже такие баловни Бродвея, как 42-летний Элмер Райс. Первая же его пьеса, мелодрама «На процессе» (1914) принесла ему сто тысяч и была трижды (1917, 1928, 1939) экранизирована. «Счетная машина» – фантасмагория о Зеро, бухгалтере, которого хозяева заменили на счетный автомат, – составила ему репутацию (наравне с Лоусоном) отца американского экспрессионизма. «Уличная сцена» (1929), в которой Райс – впервые в мировом театре – сделал сюжетом роевую жизнь многоквартирного дома, выдержала 601 представление, принесла ему «Пулитцер» и была экранизирована Кингом Видором (1931).

С наступлением «красного десятилетия» его героями, прежде буднично и обреченно шествовавшими на заклание, овладела («Мы, народ», 1932) жестокая радость борьбы за человеческое достоинство. Защита студента, убившего полицейского на стихийном митинге, объединяла людей, камерные истории сливались в Историю.

В политической мелодраме Хеллман «Настанет день» (1936), вдохновленной «Врагами» Горького, классовая природа героя одерживала сокрушительную победу над его добрыми чувствами. Фабрикант Родмен урезал зарплату рабочим не по злобе: он сам – жертва кризиса. Когда рабочие забастовали, окружение Родмена уговорило его вызвать профессиональных штрейкбрехеров. Один из них убивал в карточной ссоре коллегу. Труп подбрасывали к профсоюзному комитету. Рабочего лидера обвиняли в убийстве, в разразившейся «войне» погибал ребенок плотника – старого друга семьи Родмена.

Безусловным чемпионом стачечных пьес был Альберт Мальц, рассматривавший забастовки под всеми мыслимыми углами зрения. В «Мире на земле» (в соавторстве со Скляром, 1933) зрители видели антивоенную стачку моряков глазами кабинетного профессора. Правители США, повинуясь воле производителей оружия, посылали на верную гибель военный корабль, чтобы развязать мировую войну. Классовое прозрение стоило профессору смертного приговора по сфабрикованному обвинению. В «Темной шахте» (1935) герой, напротив, терял самого себя: униженный скотскими условиями жизни в шахтерском поселке и тюремным опытом, становился стукачом. Наконец, в «Рядовом Хиксе» (1936) герой, вспомнив работягу-отца, бросал винтовку и отказывался стрелять в забастовщиков.

Имя стачечным пьесам – легион.

Немудрено, что, когда «Меркурий» поставит в 1938-м «Растение на солнце» Бенгала о сидячей забастовке в нью-йоркском порту (в лондонской постановке на сцене вновь будет царить Робсон), у Variety вырвется стон не пресыщенности, а тошноты: «Вполне удовлетворительный [продукт] для истеричной левой аудитории, которой все равно, чем ее потчуют».