Красный снег

И голова тут же скрылась под звонкий Стешин смех и свист тяжелой Николаевой рукавицы.

– Ишь, жених нашелся, – пробубнил Николай, поднимая варежку. – Снег дочистил, лодырь?

– Ужо! – донеслось со двора. – И к ее избе тоже, чтоб ты не споткнулся в потемках.

– Алешка! – Стеша бочком протиснулась к двери. – Хватит нос морозить, иди елку наряжать, суженый!

Но Николай перехватил брата в сенях, развернул обратно к двери, шепнул под свисающее волчье ухо:

– Ступай, кулек с пряниками принеси, я в сарае оставил. И еще там под лавкой сверток, жгутом перетянутый. Да не спеши, шагом.

Лешка понимающе кивнул, выкатился на крыльцо и вразвалочку направился со двора. Николай вернулся в комнату, остановился на пороге, в нерешительности наминая в руках шапку и любуясь, как Стеша прилаживала к колючим веткам невесть откуда взявшиеся банты и ленты, потом тряхнул чубом, поправил пальцем усы, шагнул внутрь и отважно перехватил Стешину руку. Та обернулась, во взгляде мелькнул сначала вопрос, потом понимание, короткий испуг сменился ожиданием.

– Стеша… Степанида Саввична… Я… Тово… – смущаясь, забубнил Николай, пряча глаза, и вдруг бухнул: – Выходи за меня! – И зачастил, теряя слова, будто боялся, что его перебьют: – Я ж все понимаю – не ровня я… Ты ученая, тебе вообще тут, в нашей глуши, делать-то чего?.. Но я сумею!.. Ей-богу! Я денег заработаю и увезу тебя отсюда… Я уже скопил… Хочешь, в Пскове жить будем? Или даже в Петербурге! В доме каменном! А хочешь, здесь свой поставим? Большой, высокий, самый лучший в деревне! Чтоб завидовали все, чтоб всем место было – и нам, и детишкам! Мне все равно, где ни жить, только б с тобой. Потому как без тебя нет и вовсе никакой жизни. Ты не думай, я взаправду!.. Ты только согласись – и я сразу посватаюсь чин чином, ни одна падла слова кривого чтоб не… Осип Матвеич главным сватом пойдет, с гармошкой, все как надобно! А ежели я так, напридумал себе… Так ты скажи!.. Прогони – и я уйду. Хоть прям сейчас!..

Свободной рукой он натянул шапку, дернулся к выходу, но Стеша не выпустила его ладонь, крепко стиснула, шагнула к Николаю, прижалась, спрятала лицо на груди. Николай неловко обнял девушку за плечи, принялся осторожно гладить своей ручищей по пахнущим ромашкой волосам.

– Стешенька… Я ежели… Ты чего?.. Ты не плачь, зорюшка моя… Ежели я обидел тебя… Ты прости меня… Я не со зла… Я ж… Я… Люблю я тебя… Больше жизни своей дурной люблю… Вот ведь колода дубовая, книжки твои читаю, а как слова потребовались, так выдуло все из башки-то дырявой… Чего ж у тебя ладошка-то такая студеная?.. Ну не люб я тебе, так ты скажи… Я на порог больше… Я отступлюсь…

– Я тебе отступлюсь, дурак! – В грудь даже через тулуп ощутимо ткнул острый кулачок. – Приготовился он отступать! Никуда ты теперь не денешься.

Стеша подняла голову, сперва вытерла свои глаза, потом смахнула слезу со щеки Николая, поправила ему выбившийся из-под шапки чуб. Боровнин перехватил руку, прижал к губам, выдохнул:

– Так что? Присылать сватов-то?

В сенях громыхнуло, распахнулась дверь.

– Во! Пряники, конфекты! И кулек твой нашел! А чевой-то вы ревете как коровы, а?

Николай, ничего не ответив, молча взял из протянутой Лешкиной руки сверток белой бумаги, разорвал, вытащил что-то искрящееся, воздушное и водрузил на макушку елки – оттуда теперь на Лешку, Стешу и Николая, раскинув белоснежные крылья из папье-маше, грустно и торжественно смотрел златокудрый ангел.

* * *

Но чинным сватовство вышло лишь наполовину. Даже, пожалуй, на треть. Во-первых, на другой день после Рождества прихватил такой мороз, что с гармошкой дошли только до середины деревни, а остаток пути Устин без остановки дул в рукавицы, пытаясь согреть обмороженные пальцы. А во-вторых, заведя с порога про «у вас товар – у нас купец», Осип Матвеевич сразу же и осекся, поняв, что переговоры о выкупе придется вести с самим «товаром» – некому продавать сироту.

Потому, пока Устин, отогреваясь, соловел, уменьшая в принесенной четверти количество самогона, а бабка Боровнина утирала слезы, глядя на сидящих рядом Николая и Степаниду, Осип Матвеевич вещал:

– Стало быть, так: свадьбу сыграем сразу, как лен соберем. И хлопот помене будет, и Колька деньжат подкопит. Тройку снарядим. Сыграем у меня в дому – чего тут тесниться али там. – Он кивнул на окно, в сторону дома Боровниных. – На дворе столы поставим, места всем хватит. Попа привезем со станции.

Устин снова опрокинул стакан, вытер губы рукавом, ехидно буркнул:

– Зачем ей поп. Колька говорил, что она не верует.

Осип Матвеевич недовольно покосился на сына, подвинул ему тарелку с холодцом.

– Закусывай, пустомеля! Верует али нет, а без попа нельзя. Потерпит, рука не отсохнет свечку подержать. – Не дожидаясь ответа, повернулся к жениху. – Жить-то где станете? Тесновато у матери будет.

Николай замялся – не говорить же про то, что обещал увезти жену в Петербург. Да и Стеша на его обещания ничего не ответила. Но Симанов понял молчание по-своему.

– Не жмись! Леса дам, поставим возле вашей халупы дом. Глядишь, управимся к зиме.