Красный снег

– По-мира-ет, – икая и размазывая по щекам сопли, проревел пацаненок.

– Понятно. Ну-кось, пошли.

Бабка и правда помирала. Это было понятно и без фельдшера, но тот все равно осмотрел старуху, даже приложил к хрипящей груди специальную трубочку, послушал немного и кивнул Николаю на дверь. Боровнин погладил Максимку по вихрам, шепнул:

– Посиди с бабкой. Я щас.

Во дворе фельдшер ловко выхватил из протянутой Николаем коробки папиросу, закурил и резюмировал:

– Извини, Николай Васильевич. Тут и доктор уже не поможет. Сегодня отойдет в ночь. Максимум завтра. Легошная хворь у нее. Молодые мрут, а тут ей уж сто лет в обед небось Наполеона помнит.

Фельдшер был из «Пряжки», часто сиживал у Николая в сторожке, травя побасенки о психических больных под чай и можжевеловую настойку.

– Сродственница?

– Дальняя.

– Понятно. У мальца родители имеются? Могу похлопотать насчет воспитательного.

Николай отбросил папиросу, плюнул.

– Спасибо. Сам разберусь.

Фельдшер кивнул, хмыкнул на протянутый полтинник и, покряхтывая, плюхнулся в сани. Николай вернулся в дом. Максимка сидел у кровати, держа бабку за желтую руку, и тихонько поскуливал. Баба Маня померла.

* * *

19 декабря 1911 года. Санкт-Петербург, Охта. 11 часов 46 минут

Хоронили на Охтинском кладбище для бедноты. Николай сам вырыл могилу, занял у Иваныча трешницу на дешевый гроб и попа, раздал по гривеннику ошивавшимся при церкви забулдыгам, чтоб помогли донести покойницу. Максимка уже не ревел, вел себя как маленький мужичок. Когда засыпали могилку и приладили крест, натянул свой картуз с рваным козырьком и побрел к кладбищенским воротам. Николай зашагал следом.

На улице постояли, помолчали. Николай закурил.

– Пошли, что ли? Помянем?

В маленьком домике еще пахло свечками и ладаном. Николай достал из кармана полбутылки водки, сало и хлеб в газете, налил себе, пробормотал: «Царствие небесное». Выпил. Максимка молча сидел напротив, глядя в стол.

– Родители-то где? Померли?

Мальчишка пожал плечами.

– Баб Маня не говорила.

Николай налил еще полстакана, выпил и убрал водку обратно в карман. Встал, прошел по комнате, поглядел на выцветшую картонку из-под шоколада, заглянул в осколок зеркала.

– Как дальше жить будем?

Максимка поднял глаза, нахмурился.

– Ко мне пойдешь? Живу я небогато, да это временно. А хошь – в воспитательный тебя устрою, мне посодействовать обещался…

Но договорить Николай не успел – мальчонка подлетел к нему, обхватил за ноги, уткнулся носом в живот и в голос заревел.

– Ну будет тебе, будет, – приговаривал, гладя лохматую макушку, Николай, еле сдерживая щекотанье в носу. – Будет. А то я щас передумаю, раз ты такой умелец мокроту разводить.

* * *

Усадив Максимку на свое место в углу, сам Николай направился к крайней двери – там была комнатка самого хозяина, где он по утрам, до народу, щелкал счетами и что-то записывал в толстую тетрадку. На мгновение замер у входа, покусал ус, но все-таки постучался.

– Силантий Иванович, это я.

Иваныч слушал молча. И смотрел как-то странно: не то с удивлением, не то с тихой жалостью. Не перебил ни разу, не задал ни одного вопроса. Даже не крестился. И только в конце сказал:

– Смотри, парень. Ежели сделаю, как просишь, назад хода не будет. До вечера подумай еще. Но коль переменишь думку, скажи.

– Не переменю, – мотнул головой Николай.

Трактирщик кивнул в ответ.

– Ступай. Позову.

Думать до вечера было особо некогда: пока отвел Максимку к себе в сторожку, пока вернулся обратно – вот тебе и вечер. В трактир уже стала собираться обычная вечерняя публика, из своей каморки высунулся Силантий Иванович, нашел взглядом Николая, вопросительно поднял бровь. Боровнин утвердительно кивнул в ответ. Хозяин покачал головой, но все-таки толкнул дверь соседней закутки. Спустя минуту оттуда вышли Митрий с Рамилькой, уселись у ближнего стола. А еще через пять минут из-за двери высунулся трактирщик, поманил пальцем Николая.

Жоржик развалился на скамье, на подушках. Под тонкими усиками дымилась папироса, и оттого один глаз был прищурен, будто бы фартовый человек оценивал вошедшего Боровнина.

– Вы тут потолкуйте, сынки, а я в зал пойду. Коленька, ты уж слушай вполуха, как бы меня там кто не прирезал. – И Иваныч ужом выскользнул из кабинета.

Жоржик приподнялся, взял початую бутылку водки, налил до краев в два стакана, придвинул один Николаю:

– Давай, мировую. Нашел я тот рубль.

Николай примерился, коснулся стакана губами, медленно выцедил водку, понюхал горбушку хлеба и положил на стол. Жоржик удовлетворенно мотнул чубом, тоже выпил, щепотью схватил капусту из миски и смачно захрумкал. Прожевав, громко рыгнул, вытер пальцы о скатерть и коротко приказал:

– Рассказывай.

Николай сел, разгладил на коленках штаны, заговорил:

– Я так вижу, дела у вас не дюже ладно идут? Жоржик снова закурил, кивнул: продолжай, мол. – Есть прибыльный дом на примете. Далеко, но денег возьмем много.

– Где далеко?

– Далеко. Поездом ехать. Купец один живет. С семьей. И денег там прорва. Он все дома держит.

– Так уж и прорва…