Красный снег

Устин крякнул, опять налил самогонки, махнул и пробормотал в пол:

– Эк расщедрилси. Можа, ишшо духовную на него напишешь? – и вперил в отца соловые глаза.

Осип Матвеевич нахмурился, шея налилась краской, но голоса на сына не возвысил, прошипел через бороду:

– Ну-ка, гармоню под мышку – и брысь отседова! Дождесся, и правда Кольше все отпишу! Сбрызни с глаз, мякина!

Устин с минуту, не моргая, смотрел на отца и сжимал под столом кулаки, но потом молча встал, начал натягивать тулуп. Второй рукав все не давался, ускользал от хватающей воздух руки. В конце концов Устин плюнул, нахлобучил треух, потянул к себе гармошку. Та жалобно взвизгнула, но Устин не дал мехам разъехаться, накинул ремешок, забросил гармонь на плечо и вышел, так и волоча за собой не надетый до конца тулуп.

Хлопнула дверь, и со двора донеслась песня – Устин под гармошку затянул «Златые горы». Прислушиваясь к удаляющимся переливам, Осип Матвеевич мотнул седой гривой, стукнул ладонью по столу.

– Пойдем, Кольша. Подмогнешь. А то, не ровен час, повалится под чужим забором да замерзнет, пьянь!

Поспешно оделись, вышли в ночь. Песню было уже не слыхать, поэтому, попеременно покрикивая, двинулись главной дорогой, пряча глаза от колючего снега. Устина нашли храпящим в сугробе под симановской калиткой. Растолкать не смогли, потому внесли под руки в дом. Николай вернулся к забору за гармошкой, а когда входил обратно, в сенях, через не до конца притворенную дверь услыхал, как Осип Матвеевич в сердцах бросил:

– Хоть бы и замерз, ирод. Отмучился бы, прости господи.

Не замерз Устин.

* * *

18 декабря 1911 года. Санкт-Петербург, Петроградская сторона, трактир «Муром». 12 часов 47 минут

Николай последний раз махнул топором, довольно оглядел здоровую кучу колотых дров.

– Дядь Коль, я перетаскаю.

Максимка появился как всегда невесть откуда, шмыгнул грязным носом, даже зимой густо усыпанным конопушками, и просительно выпучил глаза. Николай вздохнул, снова достал из кармана имеющуюся наличность, опять пересчитал. Еще раз вздохнул, но протянул мальчишке пятак.

– Как закончишь – позовешь. Я замкну.

Максимка прибился к трактиру еще с осени. Вернее, к Николаю он прибился. Вот так же выскочил откуда-то из-под пожелтевшего куста, как тощий гриб опенок, сдвинул на затылок картуз-шляпку с оторванным наполовину козырьком и скороговоркой протараторил:

– Дяденька, давай я дрова в сарай перетаскаю, за пятачок.

И тут же, пока не заругали, начал накладывать правой ручонкой на левую березовые чурбачки. Николай открыл сарай, показал, куда и как складывать, а сам молча курил и смотрел, как малец таскал дрова. Управился тот быстро, зажал в маленьком кулачке монету, пролепетал «благодарствую» и убежал.

В другой раз подкараулил Николая у колонки, вцепился тонкими ручонками в ведро.

– Я натаскаю, дяденька. За алтын.

Николай нахмурил брови, думал двинуть по грязной цыплячьей шее, чтоб не пугал людей, выскакивая из-под земли, и даже занес было руку. Мальчонка сощурился, втянул голову в плечи, но ведро не отпустил, пискнул:

– За грошик. Жрать хочется, дяденька.

Николай все-таки легонько щелкнул по курносому носу, а потом сгреб мальца в охапку, занес в трактир. Усадил в углу, поставил перед ним миску с Настасьиным варевом – полагался ему от Иваныча ежедневный харч, – сунул оловянную ложку.

– Сиди, лопай. Меня дождись.

Но мальчонка уже не слушал, наворачивал хлебово.

Когда Николай, натаскав полную бочку воды, вернулся в зал, пацаненка не было – только вычищенная до блеска миска да такая же облизанная ложка. И ни одной хлебной крошки на столе.

С тех пор так и повелось: Николай делал тяжелую работу – Максимка помогал. Когда однажды, недели через две после первой встречи, Николай спросил мальчишку, где и с кем тот живет, Максимка неопределенно махнул рукой за спину и сказал:

– Там. С бабкой.

Про бабку, похоже, было правдой – Николай как-то подметил, что, доев кулеш, парнишка достал из кармана газетный листок, бережно завернул в него нетронутый кус хлеба и спрятал обратно.

Николай сел в углу, опять пересчитал монетки и все-таки налил себе еще чаю. Дров он наколол минут на тридцать-сорок таскания, можно посидеть спокойно. Подул на стакан, сделал глоток, прислонился к теплой стене и прикрыл глаза.

* * *

7 июля 1908 года. Деревня Поповщина, Порховский уезд Псковской губернии. 12 часов 44 минуты

По травинке медленно полз перламутровый жучок. Долез до середины, замер, двинулся дальше. Былка прогнулась, затрепетала. Тогда жестяная спина жука разломилась надвое, выпростав прозрачные переливчатые крылышки, жук оттолкнулся мохнатыми лапками и с легким жужжанием улетел в сторону леса.