Красный снег

Николай переполз в угол сруба, где даже в полдень собиралась тень, перевернулся на спину. Высоко-высоко, у самых облаков, кружил черный коршун, временами закрывая раскинутыми крыльями солнце. Николай сперва прикрыл глаза рукой, а после и вовсе натянул на пол-лица картуз. Кузнечики стрекотали, убаюкивая.

– Вот так работник! – раздалось прямо над Николаем. – Так мы и до зимы не поженимся.

Стеша из-под ладошки смотрела на Николая. Тот сел, потянулся.

– Мужики обедать пошли. А меня что-то сморило.

Стеша развязала небольшой узелок, расправила углы платка, разложила еду.

– И ты давай поешь.

Николай захрустел огурцом, отхлебнул из махотки кваса.

– Чем же вы, Николай Васильевич, ночами занимаетесь, что в обед уже носом клюете? – Стеша сурово сдвинула брови. – Или любовницей обзавелись?

Николай вытер усы, поправил картуз.

– А и правда, надо бы завесть. А то невеста вон хоть вся из себя прогрессивная, а до свадьбы к себе не подпускает, так не все же мне ночами книжки читать? С полюбовницей, думается мне, поинтереснее будет, а?

Но не выдержал серьезного тона, фыркнул. В ответ Стеша уже расхохоталась в голос.

– Ешь давай! Вон, уже идут твои строители.

Она поднялась с колен, принялась отряхивать приставшие к юбке травинки.

– Погоди. – Николай тоже встал. – Меня через две недели Осип Матвеич в Петербург снаряжает. Поедешь со мной?

Стеша покачала головой.

– Не могу я сейчас. Скоро школа начнется, а дел еще уйма несделанных. Вот поженимся – и на Рождество поедем. Чтоб всю красоту разом посмотреть. Потому как раньше Рождества вы, похоже, стройку не окончите.

* * *

18 декабря 1911 года. Санкт-Петербург, Петроградская сторона, трактир «Муром». 13 часов 26 минут

Из этого то ли сна, то ли воспоминания Николая вырвал визгливый крик:

– Куда прешь, щегол! Чего утырил? Ну-ка, вывертывай карманы!

Картина была живописная: Жоржик выкручивал Максимке ухо, а тот причитал:

– Пусти, дяденька! Я тута свой, я в работниках состою! Ай, ухо оторвешь сироте!

Николай поднялся, качнулся в сторону шумной парочки.

– Отпусти мальца.

– Молчи, вша! – взвился Жоржик. – Он у меня рубль упер!

Николай сделал шаг, навис над щуплым мужичком.

– Я сказал, ухо отпусти. А то голову отверну. А рубль получше поищи.

Жоржик сузил глаза, раздул ноздри, но пацана выпустил. Максимка зажал оттопырившееся ухо ладошкой, шмыгнул за Николая и вцепился сзади в рубаху.

– Ты кто такой? – щурясь, просипел Жоржик.

– Человек божий, обшит кожей, – хмыкнул Николай и отвернулся было к мальчишке, но бандит схватил Боровнина за плечо, с неожиданной для хлипкого телосложения силой развернул к себе.

– А ежели я тебе сейчас кожу твою перышком пощекочу, божий человек, ты такой же смелый останешься, а? – Жоржик выставил перед собой руку с финкой.

Николай одной рукой отодвинул подальше за спину Максимку, а второй ухватил за ножку тяжелый дубовый табурет и выцедил сквозь зубы:

– Давай, фартовый, спытай свой фарт.

– Господи, святые угодники! Вы чего тут удумали, охальники!

Как из-под земли выскочил откуда-то Иваныч, одной рукой покрестил обоих ссорящихся, второй ловко вытащил из руки Жоржика нож, повернулся к Николаю.

– Поставь табуретку-то, Коленька, чай, ее не к голове надобно прикладывать, а вовсе даже к противоположному месту. – Тут же волчком крутанулся к Жоржику. – А ты, сынок, чего к мальцу-то пристал? Наш это, кормится тут, помогает, чем может. Не был в воровстве замечен. Ты под столом-то погляди, там твой рублик прячется, вот увидишь.

На удивление, Жоржик как-то сразу притих и обмяк, даже усики будто обвисли. Он махнул вяло на трактирщика, буркнул:

– Не трещи, боцман. Водки принеси и рассолу капустного. И рыжиков. Башка гудит.

– Так пить надо меньше, а работать больше. Тогда и голова болеть не будет, и рубли считать перестанешь, – огрызнулся Силантий Иванович, но заказанное собрал и отнес в кабинет.

– Работать, – буркнул Жоржик в спину Иванычу. – Было б где работать… Ложки-поварешки, твою шаланду…

Николай тем временем усадил Максимку в свой угол, вытер рукавом слезы, подвинул свой чай и, пока пацан, шмыгая носом, отхлебывал из стакана, сам сбегал на двор, набрал в тряпку крупчатого снега, вернулся, приложил к красному уху.

– Сиди тут. Будет опять лезть – ори что есть мочи.

* * *

День тянулся как обычно. Накормил и проводил Максимку. Выкинул одного допившегося до икоты мастерового, предварительно вывернув карманы. Лишнего не взял, но можно было не сомневаться, что до утра оставшиеся деньги у пьянчужки не задержатся. Дошел до лавки, докупил хлеба, колбасы кровяной, соленых рыжиков, вернулся в трактир, рассовал запасы по буфетным полкам и только потянулся было за стаканом – погреться чайком с мороза, как кто-то потянул за штанину. Снизу хлюпал носом Максимка.

– Опять?! – взревел Николай, потянулся было за здоровенным медным половником, которым Настасья мешала и щи, и кулеш, но Максимка завыл во весь голос, плюхнулся на пол, причитая:

– Баба Маня… Баба Маня…

Николай опустился рядом, взял мальца за плечи.

– Чего ты, малой? Аль померла?