Красный снег

Конюшня была в сорока саженях от шахтного двора. В выдолбленной глубокой «печи» за решетчатой огорожей стояли его Керим и Дубок. Керим попал в шахту от татар, поэтому и имя получил такое. А Дубок был куплен на ярмарке, у какого-то Дубова, поставщика коней для шахтовладельцев. Оба — старые, по двадцати годов, не меньше. Росту низкого, как и положено для шахты. Уши — мохнатые, подвижные — чуткие ко всему происходящему в темной, глухой глубине.

Паргин открыл засов решетки. Кони тихо заржали.

— Давай, давай поздороваемся, — отозвался Паргин, как всегда. — Давно не встречались…

Керим посмотрел на него темными запавшими глазами, поднял морду, трепеща теплыми ноздрями. Дубок затрясся всем телом, довольный, наверно, что Паргин пришел и с его приходом кончилось затянувшееся одиночество. Он почувствовал, что хозяин чем-то обеспокоен, будет долго возиться в шахтном деннике: подойдет к кормушке, посмотрит, цела ли солома, слегка притрушенная сенцом, проверит его и Керима от челки до копыт, а потом возьмет скребок и счистит с боков грязь, приговаривая о тесноте в штреках, о непорядках на поверхности и в своей жизни. Дубку это нравилось: он любил, когда Паргин что-то делал в загороди, разговаривая при этом. Керим относился к этому иначе: он сердито грыз борт кормушки и недовольно фыркал.

Оба, вздохнув тяжело и мягко, наставили уши, ожидая, что произойдет дальше.

— Чепуха получается, — сказал Паргин, наклоняясь к опустевшей кормушке, — война близится… Людям не хочется воевать. Осточертело. Но так выходит, будто нельзя без войны. То с германским царем было, теперь — между собой… Но-о, стой! — Он отвел ладонью морду Керима. — Тебе оно

— никакого черта, а нам голову ломай!.. В шахту бы поболее людей. А где их наберешь? Сутолов, должно быть, в отряд многих позовет…

Он провел рукой у одного и другого по бокам, по груди, ногам и под репицей. Дубок тихо втягивал воздух, когда рука Паргина щекотно прикасалась к бокам. А Керим, прижав уши, норовил добраться зубами до этой руки.

— Дурак ты, право, — беззлобно говорил Паргин. — Все тебе не так… все не так… Все тебе, как моя Арина говорит, жизнь показывается безобразной, безгласной, не имеющей вида… Житие же есть и сень и сение. Егда мир приобрящем, тогда во гроб вселимся, иде же вкупе царие и нищие…

Керим сердито заржал.

— Правильно, браток, только в могиле будут вкупе цари и нищие. А в жизни — они порознь…

Дубок опустил голову, словно задумался о своем далеком прошлом, когда он начинал жить на конюшне богатого калмыка под Царицыном. Куртка у калмыка была вышита золотом, ноги в сафьяновых сапожках, пахло от него табаком… А бил он всегда коленкой в живот и замахивался кулаком над глазами.

Паргин подошел к вороху соломенной резки, набрал в ведро и высыпал в кормушку. Из ящика он достал сенной трухи и перемешал ее с соломой. Кони опустили морды и вкусно захрустели зубами, отфыркиваясь от пыли. А Паргин достал узелок со своей едой и стал делить хлеб ровно на три части. Потом подумал и от своей части отрезал еще. Картошку же не тронул: картошку кони не признавали.

— Теперь работать пойдем, — сказал он, доставая упряжь. — Закусим хлебцем после работы…

Он собирался, не дожидаясь, когда позовет мастер или штейгер. Артельный старшой Алимов и не появлялся здесь: он знал, что Паргин со всем успеет. Лиликова Паргин тоже редко видел. Паргин сам гонял вагончики по короткой откатке. Вагончики — затея новая. А раньше уголь к стволу таскали саночками. Каторжная работа.

Фофа ввел конную откатку не потому, что пожалел саночников, а потому, что при этом приходилось меньше выплачивать артели за упряжку.

Кнут не нужен — Паргин присвистнул. Дубок и Керим пошли с пустой тарой по штреку. Под копытами и под ногами чавкала штыбная жижица. Темнота хлюпала капелью, ухала далекими, приглушенными голосами земли и иногда оглашалась жалобным треском стоек.

Паргин привык ко всему этому и ничего тревожного не замечал.

На погрузке его ждали.

— Давай живее! — послышалось сверху.

«Аверкий шумит», — определил по голосу Паргин.

— А ты здоров горло драть! — огрызнулся он.

— Эко неповоротливый! Раскормил коней!

— Но-но, потишей!..

Паргин неторопливо перецепил барки, чтоб тянуть после погрузки вагончики в обратную сторону.

— Пораньше в шахту убег!

— Арина ему под зад дала, не мог остановиться!

— Арина у него что дива святая — тихая!..

Паргин молча возился в темноте, закрепляя барки на крючьях. Он знал, что в шахте поговорить охота, и не сердился на Аверкия. Сидел, наверно, ждал оказии, чтоб языком поболтать.

— Что там твой татарин? — спросил Аверкий о Кериме.

— На все четыре ступает.

— За Фофой не скучает?

— Не замечал.

— А Вишняков намедни прибегал в шахту, — боится, без Фофы некому кровлей управлять.

Паргин знал об этом случае. Хотел спросить, а как же будет с печатью, но потом раздумал: кому она нужна, эта печать? Все равно сломя голову летят в шахту, будто им тут калачи приготовлены. Раньше по часу и более приходилось ждать на погрузке, а теперь успевай поворачиваться. Не помешала бы война.

— Про разведку в поселке говорят, — сообщил Паргин.