Красный снег

— В вашем поселке две власти, — продолжал гость сердито. — Есть Совет и есть варта Украинской республики. Почему вы забыли о существовании варты?

— Она не вмешивается в дела шахты, — робко возразил Фофа.

— Вы обязаны были повести дело так, чтобы она вмешалась. А вы сами таскаете динамит в шахту. Стыдно, господа!

Скрипнула дверь — вошел отец. Стеша торопливо дочищала картошку. Руки у нее дрожали: динамитчиков привел… не было ли Яноша в шахте?..

— Живей поворачивайся, — грубо прошептал отец.

Он как будто стал еще свирепее.

— Ладно…

— Чисто чтоб было, господа важные! — И уже за дверью другим тоном:

— Чуток подождать придется.

«Угождает!..»

— С трудом разыскал меня Трофим…

— Велено было разыскать, господин Дитрих.

«Дитрихом зовут нового постояльца, немец!» — отметила Стеша.

Она поставила чугунок на плиту и испугалась, когда стекающие по краям капли зашипели. Но нет, там говорят о своем… Что же нужно этому немцу? Не затем ли он явился, чтобы увести пленных? Придет и скажет: «Все у вас закончилось, отправляйтесь по домам». У Стеши потемнело в глазах: что станет с ней, когда пленные уйдут? Опять с тоской следить за проносящимися поездами? Отец будет ходить по линии с молотком, рельсовыми костылями и гайками в сумке, а ей — жди, пока он вернется. Не будет гармоники, не будет песен, не будет ничего удивительного, — только широкая немая степь, пугливый заяц в посадке и пустые вечера…

Стеша заплакала.

— Давай уже! — услышала она отцово за спиной.

— Не сварилась еще.

— Пошуруй в плите!

«Ему нужны свои гости!..» Не начнись бунты на шахтах да не появись военнопленные в Казаринке, она бы других людей и не знала бы. Эти, как все, выйдут из-за стола, оставят пустые квартовые бутылки, недоеденные куски хлеба, окурки в тарелках, зловонно пахнущие чарки — в комнате не продохнешь, беги из дому. А в эту пору двор скучен. Ветер не будет бросать на огород горсти воробьиных стай, не прилетит удод, не вспыхнет медным цветом под солнцем листва в придорожной посадке.

Стеша взяла нож, ткнула верхнюю картофелину — сварилась. Отцедила воду, понесла в комнату.

Новый постоялец взглянул на нее из-под тяжелых век. Стеша задохнулась, как будто забрела в холодную воду.

— Дочка? — спросил он у отца. — Хорошая хозяйка!

«Нужен ты мне со своими похвалами!» — нахмурилась Стеша.

Молча она внесла сало и огурцы. Теперь новый постоялец будто и не замечал ее. Он, а за ним остальные принялись за еду. Стеша вернулась в кухню, зная, что отец позовет, когда надо будет.

Бубнили приглушенные голоса. Стеша не прислушивалась. Подумав, что нынешняя жизнь не может внезапно измениться, она утратила интерес к разговорам в доме. У нее, как при расставании, появилось желание потешить себя воспоминаниями. Постоянное одиночество приучило к тому, чтобы, закрыв глаза, разговаривать с собой. Никто бы не мог подумать, что ей, скажем, удавалось «вызвать» нужного человека и поговорить с ним.

В плите тихо урчало пламя. За окном подвывала метель. Хорошо думать о своем…

Вишнякова бы позвать…

«— Чего ты, дядя Архип, ходишь, как туча осенняя? Все ты за народ, за народ, а Катерина с ума сходит одна.

— Тебе разве худо оттого, что я и про тебя думаю?

— А что ты для меня можешь придумать?

— Не знаю точно, что именно. Кажется мне, что тебе надо повидать другие страны, узнать, как там люди живут. Вот я и думаю, как тебе все это устроить.

— Можно тебе верить?

— Другие верят. Ты разве не такая, как другие?

— А что ты еще для меня придумаешь?

— Вели мы в Совете разговор, чтоб послать тебя на ярмарку в Чернухино. Поедешь, прогуляешься.

— Ты все обещаешь. На всех собраниях людям что-то обещаешь, и мне теперь также. Твоя власть — чисто загробная жизнь: вся в том, что будет.

— Глупая ты, Стеша. Загробную жизнь попы для утешения обещают. А я берусь устроить лучшую жизнь на земле. Даже с Катериной некогда повидаться из-за этих хлопот…

— Не нравится мне, что про Катерину ты забываешь. Любовь ведь останется при твоей власти?

— Куда же ей деться? Только любить у нас будут иначе. Каждой невесте будет фата выдаваться за казенный счет. Жених будет целовать-миловать. Грубость запретим законом.

— Зачем закон? Когда любят, грубость и без этого уходит. Ты лучше скажи, оставишь ли Яноша в Казаринке?

— Этого не могу тебе обещать. Наша власть всем людям дает свободу. Пожелает уехать — задержать не сможем…»

Стеша вздрогнула. А Вишняков, словно рассердившись, исчез.

Стеша прижалась лбом к заледеневшему стеклу.

— Неужели уедет?.. — прошептала она.

«Может быть, с боязни расставанья и начинается любовь?» — вдруг подумала она.

С этого момента все ушло в сторону — и Вишняков, и те люди, которые разговаривали между собой в другой комнате, и вечно хмурый отец. Был только свет под темными облаками и она в этом свете рядом с Яношем…

«— Талалка по-вашему — свидание. Когда у нас будет свидание — ты да я?

— Мы и на людях — только вдвоем.

— На людях мне стыдно глядеть на тебя.

— Серелем…»

Стеша резко оттолкнулась от окна. Щеки ее пылали. Зачем эта тесная кухня, отшельничий дом, хмурый отец? Податься бы в Казаринку, на службу к Вишнякову…