Красный снег

Калиста Ивановна выдумывала насчет стражи. Пашка знал, как все было: позвал Сутолов, она и пошла. Но Пашке лень было возражать, и он промолчал.

— Господи, тебе все равно! — всхлипнула Калиста Ивановна. — Ничего тебя не беспокоит.

Пашка мельком взглянул на ее лицо, покрывшееся розовыми пятнами, с отвисшим, рыхлым подбородком, — не скажешь же ей всего.

— Почему я не уехала? — спрашивала она, сжимая виски пальцами, унизанными дешевыми перстнями. — Можно было… бросить все. Почему ты молчишь?

— Слушаю.

— Почему ты не скажешь, что я осталась из-за тебя?

— Осталась потому, что Фофа приказал остаться. Видать, нужна здесь хранительницей дома.

— Ты очень груб со мной, — заплакала Калиста Ивановна. — А мне ведь хочется посоветоваться с тобой… Уедем вместе…

— Мне нельзя, у меня служба.

— Я ведь знаю, ты бы мог уйти со мной.

— За уход любой может подвести меня под расстрел. Я, милая, ежли уйду, каждый ко мне сноровит прицепиться — почему да зачем?

— Зачем ты меня пугаешь? — спросила Калиста Ивановна, подойдя к Пашке и усевшись на тахту. — Мне страшно, Паша… Говорят, есаул дикий, неинтеллигентный человек, в прошлом дезертир, бродил по дорогам, грабил честных людей. Убивает без суда и следствия.

— А сейчас всех так убивают.

— Уедем… — взмолилась она, поглаживая его руку.

Пашка нахмурился:

— Не сбежала с одним — хочешь попытать счастья с другим?

— Не будь жестоким со мной, Паша… я еще никого так не любила. Слышишь меня? — прошептала она. — Нам будет хорошо вдвоем…

Пашка отвернулся, боясь, что она его поцелует. Мокрые и липкие поцелуи пробудили бы решимость уйти, а Пашке хотелось полежать и понежиться на тахте. На станцию боязно отправляться: а вдруг там обосновался сам Черенков? Поставит к стенке — и амба. Пашка вздрогнул от мысли, что в него могут выстрелить и он свалится на давно не мытый, шершавый пол телеграфной комнаты. Лучше уж с этой постылой бабой…

— Лампу загаси, мне мешает, — сказал Пашка.

Калиста Ивановна задула огонь и проворно легла рядом.

Пурга утихла. На западе в прорубях дымных облаков показался серп месяца. Вокруг него блестели, как на богатом темном кафтане пуговицы, крупные звезды. Казаринка утомленно спала. Ни голоса, ни скрипа. На дальней, низкой стороне ее кровавыми пятнами незатухающего огня светился терриконик. Правее от него темнели два длинных барака, в которых жили военнопленные. В одном из окон то вспыхивал, то гаснул огонек. На фоне неба он как будто сливался с вытянутыми в линию звездочками Ориона в один треугольник. Звездочки тоже то появлялись, то исчезали за высокими облаками

— ничего странного в мелькании огонька. Окно это было в комнате Ференца Кодаи, старшины военнопленных.

К бараку тихо шел человек. Выбравшись из дома Калисты Ивановны и оглянувшись вокруг, Пашка сразу заметил его. Вначале Пашка подумал, что это кто-то из отряда Сутолова, и постарался юркнуть в тень. Потом, присмотревшись, как человек неуверенно шагает и пугливо оглядывается, решил, что это чужой. «Кто бы мог быть?» — гадал Пашка. Следить — лень. Пашка отвернулся. И, как на грех, в другой стороне заметил еще одного человека. Этот шел к пустырю, за которым размещалась варта. «Может, сотник, — с минуту приглядывался Пашка. — Шкодлив, хоть с виду тихоня… — Пашка потерял его из виду и побрел домой. — Нечего доискиваться, откуда и куда люди ходят».

Беспечно позевывая, он пошел по улице, едва освещаемой тусклым лунным светом. Кругом никаких признаков жизни. Только сухой отдаленный и короткий звук шахтного колокольчика говорил, что кто-то не спит. «Работают, дурни, — равнодушно подумал Пашка. — Под уголь ни одного вагона не подают, а они долбят. Чудны́е люди… Что-то будет с этой новой властью? Если Фофа не разрешает Калисте выезжать, значит, зачем-то она здесь нужна. Ну, ловка баба!»

Возле своей калитки остановился. Входить не торопился: у него не убрано, холодно, надо печку топить. Где-то в соседском курятнике закукарекал петух. Пашка вздохнул всей грудью и улыбнулся: сколько раз он возвращался в такую пору домой и всегда останавливался у калитки, чтоб подышать и избавиться от дурных или сладких воспоминаний о минувших свиданиях…

Простояв с полчаса, Пашка уже намеревался открыть калитку, как вдруг услышал дальный выстрел. «Или приласкали кого из тех двоих?» — встревоженно прислушался Пашка. Тишина успокоила, и он пошел к себе.

С первым, замеченным им, человеком произошло следующее.

Приблизившись к мигающему окну в бараке, он постучал. На стук сразу же вышел Ференц Кодаи.

— Йо эштет!.. — обменялись они приветствиями.

Кодаи ввел пришельца в комнату.

— Кедвеш боратом… до-орагой друг, — повторил пришелец по-русски, настороженно посмотрев на дверь. — Я рад, что мы встретились…

— Барат, барат, — прошептал Кодаи, порывисто обнимая гостя, лейтенанта австро-венгерской армии Шандора Каллаи.

Они не виделись с тех пор, как пленных разъединили в Екатеринославе: одну группу отправили на Дон, а другую, в которой был Кодаи, — в Донецкий бассейн. Шандор был младше по чину, но фамилия Каллаи, известная в Венгрии, позволяла ему держаться независимо.