Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Великий поэт «дней простора» превозносил Англию отнюдь не за простор, но за то, что она мала, как драгоценность. Представление о всемирной экспансии оставалось за кулисами вплоть до XVIII века. Но и тогда, когда оно явилось, оно оказалось отнюдь не более ярким и вдохновляющим, чем ощущение, накрывшее англичан в XVI веке. Речь не об империализме, а, скорее, об антиимпериализме. Англия получила в начале нашей современной истории прививку того, что человеческое воображение всегда считало подлинно героическим – самоощущение маленького, но победившего народа.

Противостояние Армаде было для нас тем же, чем Бэннокбёрн был для шотландцев, а Маджуба[349] для буров – победой, поразившей самих победителей. Всем им противостоял империализм в самом целостном, величественном смысле – вещь, немыслимая со времен Рима. Он был ни много ни мало самой цивилизацией. Именно величие Испании составило славу Англии.

Только осознав, что англичане по сравнению с блеском Испании были темными, малоразвитыми, суетными и провинциальными, точно буры, мы поймем высоту брошенного ими вызова и великолепие их спасения. Мы можем понять их, лишь уразумев, что для большей части Европы дело Армады имело тот же всеобщий смысл, что и Крестовые походы. Папа объявил Елизавету нелегитимной, что логично, поскольку прежде он уже объявлял брак ее матери с Генрихом VIII недействительным. И именно этим он нанес очередной, возможно, последний удар, отколовший Англию от старого мира. Кстати, те живописные английские каперы, которые грабили Испанские владения в Новом Свете, в южных морях назывались обычными пиратами, и технически это именование верно. Но именно благодаря техническому аспекту – нападению слабейшей стороны на сильнейшую – каперство впоследствии было оценено как законный способ ведения войны, хотя и с некоторым великодушным пристрастием.

Чтобы зафиксировать соотношение сил навечно, Испания, или скорее – Священная Римская империя с Испанией во главе, собрала всю свою мощь и, казалось, покрыла море кораблями, подобным легендарному флоту Ксеркса. Армада давила на обреченный остров всем своим величием и неизбежностью судного дня. Моряки и пираты на суденышках, колыхающихся под весом собственных пушек, атаковали ее при помощи костров из пылающего мусора[350], а в последний час схватки налетел величайший шторм, поднял на дыбы море и разметал корабли.

Гигантского флота больше не было. Сверхъестественный масштаб угрозы и неожиданно установившаяся тишина, когда люди наконец поверили в случившееся чудо, затронули нерв, с тех пор уже не переставший трепетать. Надежда Англии явилась в безнадежный час. Да и нет более оправданной надежды, чем та, которая еще недавно была несбыточной. Громадная морская сеть, наброшенная на Англию, была порвана, что стало знаком: спасенное малое выживет, а затем и обретет величие. И в этом смысле мы никогда больше не были ни так малы, ни так велики, как тогда.

О великолепии елизаветинского века обычно говорится как о рассвете, но в то же время он был и зарей закатной. Рассматриваем ли мы завершение Ренессанса или же конец старой средневековой цивилизации, ни один беспристрастный критик не будет отрицать, что их сияние в ту пору угасало. Если читатель спросит себя, что же больше всего поражает его в величии елизаветинцев, то он скорее найдет последние следы Средневековья, чем сравнительно немногочисленные знамения современности. Драма елизаветинцев похожа на трагедии того века – их пламенеющий факел скоро будет затоптан пуританами. Нет смысла говорить, что суть трагедии заключалась в противостоянии комедии; новая комедия, пришедшая в Англию после реставрации, была одновременно инородной и бесстрастной.

Лучшее в этой комедии заключалось в ее юморе, но отнюдь не в том, чтобы сделать счастливыми зрителей. Легко заметить, что добрые вестники -и вообще удача – в шекспировских любовных историях почти всегда соотносятся с уходящим миром, миром монахов или фей. То же относится к идеалам елизаветинского века, нашедшим свое воплощение в елизаветинских драмах. Национальное очарование королевой-девственницей не удастся опорочить указанием на несоответствие воображенной героини вульгарности и коварству исторической Елизаветы. Ее критики весьма разумно возражали, что, заменяя Деву Марию на королеву-девственницу, английские реформаторы просто заменили подлинную девственницу на фальшивую. Но эта правда не затмевает искренний, хотя и ограниченный, культ Елизаветы у современников. Что бы мы ни думали об этой королеве-девственнице, трагические героини того времени показывают нам целую череду подобных королев-девственниц. Средневековые люди явно лучше современных понимали суть перипетий героев в пьесе «Мера за меру»[351].