Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Но хотя она имела статус девственницы, у нее был еще и статус королевы. Мистика монархии, восславленная Ричардом II, в самом скором времени была дезавуирована куда радикальнее, чем в истории с тем же Ричардом II. Те самые пуритане, которые стаскивали бумажные короны с актеров на сцене, точно так же сбросили настоящие короны с королей, которые всего лишь играли эту роль. Все представления были запрещены, а любая монархия была объявлена представлением.

Шекспир умер в День святого Георгия. Многое из того, что означал святой Георгий для Англии, умерло вместе с ним. Нет, я не говорю, что умер патриотизм Шекспира или Англии – он выжил и даже демонстрировал устойчивый рост в сторону благородной гордости грядущих времен. Но в образе святого Георгия, которому Ричард Львиное Сердце давным-давно в пустынях Палестины доверил Англию, было заключено куда больше, чем просто патриотизм.

Концепция святого покровителя, вынесенная нами из Средних веков, совершенно уникальна. И заменить ее до сих пор нечем.

Речь об идее разнообразия без противопоставления. Семь защитников Христианского мира были умножены на семьдесят и стали святыми покровителями городов, ремесел и сословий. Но сам факт того, что все они святые, исключал возможность непримиримого соперничества, ведь они – покровители. Гильдия сапожников и гильдия скорняков, носившие знаки святого Криспина и святого Варфоломея, могли сходиться в рукопашной на улицах, но даже в пылу драки они не могли вообразить, что святой Криспин и святой Варфоломей дерутся между собой на небесах.

Точно так же англичане могли в битве выкрикивать имя святого Георгия, а французы – имя святого Дени, но ни те, ни другие всерьез не верили, что святой Георгий ненавидит святого Дени или тех, кто выкрикивает имя святого Дени. Жанна д’Арк, чей взгляд на патриотизм многие современные люди сочли бы крайне фанатичным, в этом вопросе стояла на позициях, которые большинство современных людей сочли бы весьма просвещенными.

Но теперь, с религиозным расколом, уже нельзя было отрицать, что возникло более глубокое разделение. Оно уже не выглядело ссорой между приверженцами святых, пребывающих между собой в мире, но войной последователей богов, также воевавших между собой. Имена огромных испанских кораблей, названных в честь святого Франциска или святого Филиппа, уже мало что значили для новой Англии, а вскоре стали означать нечто необратимо враждебное, как если бы назывались именами Баала или Тора.

Конечно, это только символы. Но процессы, которые они символизируют, были совершенно реальны, и к ним нужно подходить серьезно. Эти процессы внесли в религиозные войны то же самое содержание, какое современная наука вкладывает в расовые войны – идею естественных войн, возникающих не из-за каких-то частных ссор, а из-за самой природы людей, обрекающей их на распри. Тень этого расового фатализма впервые легла поперек нашего пути. И тогда вдали, во тьме, зашевелилось нечто, о чем люди за давностью лет уже почти совсем забыли.

У самых границ увядающей Священной Римской империи находится удаленная земля, просторная и зыбкая, как море. Контроль над ней был утрачен в эпоху варварских войн. Большая часть этой земли теперь формально была христианской, но при этом не слишком цивилизованной. Тень благоговения перед культурой юга и запада лежала на этих диких пространствах, как иней. Этот полуцивилизованный мир долго пребывал в угрюмой дреме, но тут он начал видеть сны. За поколение до воцарения Елизаветы великий человек по имени Мартин Лютер, который со всей присущей ему грубостью был все-таки в первую очередь мечтателем, вдруг закричал во сне. Его голос был подобен грому. Он был поднят не только против дурных обычаев, но и против добрых дел в христианском мироустройстве.

В следующем поколении за Елизаветой распространение новых диких учений из этих старых диких земель высосало в череде религиозных войн все силы Центральной Европы. В них монархический дом, который был опорой Священной Римской империи – Австрия, германский партнер Испании, -сражался за старую религию. Лига остальных немцев сражалась за новую. Ситуация на континенте всегда была непроста, но чем призрачнее становилась мечта о религиозном единстве, тем больше она усугублялась.

Особенно ее усложнило то, что Франция упрямо стремилась стать нацией в самом современном смысле этого слова. Она сохраняла за собой свободу действий и дистанцировалась от любых объединений. Преследуя протестантов у себя дома, она оказывала дипломатическую поддержку многим протестантам за границей просто потому, что таким образом пыталась сохранить равенство сил с противостоящей ей могучей конфедерацией испанцев и австрийцев.