Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Защищая этот порядок вещей, виги уж точно не защищали демократию, но они защищали свободу. Они защищали и остатки средневековых свобод, хотя и не лучшие – суд присяжных, но не гильдии. Даже феодализм, включавший в себя местничество с элементами свободы, сумел выжить в этой аристократической системе. Любившие ее должны были опасаться Левиафана государства, который для Гоббса был безликим чудовищем, а для Франции олицетворялся одним человеком.

Возвращаясь к затронутой теме, придется повторить: все, что в пуританстве было чистым, к сожалению, постепенно исчезло. Причину, по которой оно исчезло, можно обнаружить в том исключительном человеке, которого обычно считают ответственным за его, пуританство, появление. В реальной истории Оливер Кромвель куда в меньшей степени вождь пуританства и куда в большей – укротитель пуританства. Несомненно, что он увлекался, особенно в молодости – а возможно, и в течение всей жизни – некоторыми темными религиозными страстями того периода. Но как только он стал важным человеком, он тут же отдал предпочтение позитивизму англичан перед пуританством шотландцев.

Кромвель был одним из помещиков-пуритан, но в нем оказалось куда больше помещика, чем пуританина. Именно он привел в движение процесс, обративший класс помещиков едва ли не в язычество. Здесь – ключ к тому, за что его больше всего поносили и превозносили. Ключ к терпимости в отношении ко многим его сравнительно разумным, приемлемым и (в современном понимании слова) эффективным действиям. И ключ к неприятию его сравнительно грубых, низких и циничных действий.

Он был идеалистом наоборот, поэтому он и сам не мог стать идеалом без доведения ситуации до абсурда. При этом, как и многие другие помещики, он принадлежал к истинным англичанам – не лишенным духа общества и уж точно не лишенным патриотизма. Приобретение им личной власти и уничтожение обезличенного и идеалистического правительства -за этими его действиями проглядывает подлинно английский абсурд.

Казнь короля, думается, не была его личной инициативой, и уж точно не характеризует его как палача. Эта казнь стала уступкой небольшой группе подлинных пуритан, носителей высоких бесчеловечных идеалов, с которыми он сначала пришел к компромиссу, а затем вошел в противоречие. С точки зрения логики, жестокость этого акта не похожа на кромвелевскую жестокость. Он направлял свою звериную жестокость на коренных жителей Ирландии, которых его новая духовная исключительность воспринимала как дикарей – или, воспользовавшись современным эвфемизмом, «аборигенов». Его практичный склад ума был более расположен к подобным «гуманным бойням» там, где, по его мнению, пролегала граница цивилизации, чем к человеческому жертвоприношению в самом ее центре, на ее форуме. Поэтому назвать Кромвеля типичным цареубийцей нельзя. В этом смысле палачество было ему не по плечу. Настоящие цареубийцы совершали этот акт в состоянии транса, экстатического провидчества. Его же видения не беспокоили.

Наглядным противостоянием религиозной и разумной сторон богословско-политических движений XVII века символически стал кровопролитный день в Данбаре[362]. Буйные шотландские проповедники преодолели сопротивление Лесли [363] и вынудили его с армией спуститься в долину, чтобы он стал там жертвой кромвелевского здравого смысла. Кромвель сказал, что это бог предал шотландцев в его руки. Однако их предал их же собственный бог, темный и противоестественный бог кальвинистских снов, столь же всемогущий, сколь и кошмарный.

Торжествовали в тот день, скорее, не пуритане, а виги. Они со своим аристократическим компромиссом были истинными англичанами. И то, что последовало за смертью Кромвеля, а именно – реставрация, было аристократическим компромиссом, точнее – виговским компромиссом. Толпа могла радоваться вернувшемуся королю, как королю средневековому, но и в протекторате, и в реставрации она могла распознать только часть правды. Даже самые очевидные вещи, которые представлялись спасением, на самом деле оказались лишь передышкой.

Режим пуритан выстоял благодаря обстоятельству, неизвестному Средневековью – милитаризму. Отборные профессиональные войска, вымуштрованные, хорошо оплачиваемые, оказались новым инструментом, при помощи которого пуритане сделались хозяевами положения. Затем войска распустили – причем впоследствии их воссозданию противились как тори, так и виги. Но воссоздание казалось неминуемым, так как в воздухе уже витал суровый дух Тридцатилетней войны. Милитаризм – это изобретение, сделавшееся хронической болезнью. Его суть в том, что толпа может быть превращена в железную сороконожку ради избиения более многочисленных, но рыхлых толп.