Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Можно добавить, что символично и даже мистично каждая из монет несет на себе изображение короля. И куда более мистично – и в этом состоит самый практический смысл равенства, – что каждый человек несет в себе образ Царя Царей. В общем, перед нами, конечно, та же самая идея, на которой основано все христианство – в том числе и те учреждения, которые были куда менее народны, чем, например, россыпь средневековых республик в Италии.

Догма о равных обязанностях подразумевает и равные права. Я не знаю ни одного авторитетного христианского источника, который бы не признавал, что убивать бедного человека так же плохо, как и богатого, что так же скверно вламываться в безвкусно обставленный дом, как в обставленный со вкусом. Но мир со временем уходил все дальше и дальше от этих банальных истин. И никому не удалось уйти от них дальше, чем великим английским аристократам. Идея о равенстве людей – это в сухом остатке идея о важности человека. А это уже готовый тезис о важности простого человека, казавшийся невероятным и непристойным в обществе, вся романтика и религия которого теперь состояла из важности джентльмена.

Высказанный публично, этот тезис был равносилен приходу в парламент голышом. Здесь нет места для того, чтобы развивать моральные темы во всю их ширь, но и написанного вполне достаточно, чтобы показать: критики, рассуждающие о различии человеческих типов или талантов, тратят время попусту. Если они способны понять, что две монеты имеют одну и ту же ценность несмотря на то, что одна из них блестит, а другая ржавая, то они, вероятно, поймут и то, что два человека могут голосовать на равных, хотя один из них веселый, а другой скучный. Если же они не удовлетворятся этим и примутся дальше возражать против скучности отдельных людей, мне придется принять серьезный вид и согласиться с ними, что да, некоторые люди, действительно, очень скучные.

Но вот что интересно: через несколько лет после того, как Лафайет помог основать республику в Америке и вернулся на родину, он был вынужден бежать оттуда за границу, потому что, как выяснилось, препятствовал созданию республики во Франции. Столь яростны и стремительны были движения этого нового духа, что республиканец в обновленном мире показался реакционером из старых времен. Когда Франция перешла от теории к практике, она уже не могла удовлетвориться итогами и масштабами подготовительного эксперимента над редким населением колониального побережья. Могущественнейшая из человеческих монархий, напоминавшая неизмеримо огромного железного идола, оказалась расплавленной в печи значительно большей по размеру.

Там она была переплавлена в нечто столь же колоссальное, но принявшее форму, понять которую современники не могли. И хотя понять ее не мог практически никто – меньше других ее понимали либеральные аристократы Англии. Впрочем, они и без того имели практические причины политики, постоянно враждебной к Франции, будь она хоть королевской, хоть республиканской.

Во-первых, они надеялись удержать французов от того, чтобы они угрожали нам с фламандского побережья. Во-вторых, пусть и в куда меньшей степени, имело значение колониальное соперничество, в котором англичане достигли славы благодаря имперскости Чатема и оружию Вольфа и Клайва.

Но первая угроза вернулась со зловещей иронией: стараясь удержать французов подальше от Фландрии, мы обрекли себя на увлечение братством с немцами – мы целенаправленно подкармливали и баловали державу, которая в будущем так разделалась с Бельгией, как этого никогда не делали французы, после чего стала угрожать нам через море такими ужасами, о которых ни один француз не мог даже помыслить.

Однако вернемся к вещам, объясняющим наше отношение к Франции до и после революции. Поскольку и в логике, и в истории от деспотизма до демократии всего один шаг, то следует признать, что олигархия от них равноудалена. Когда пала Бастилия, англичанину показалось, что это просто деспот превратился в демос. Когда явился юный Бонапарт, англичанину снова показалось, что это просто демос превратился в деспота. Он не ошибался, считая то и другое разными состояниями одной и той же враждебной сущности. Этой сущностью было равенство. Когда миллионы в равной степени подчиняются одному закону, не так уж важно, был ли у этого закона один законодатель.