Земля, на которой мы живем, некогда имела высокую поэтическую привилегию быть краем света. Благодаря пограничному положению ее именовали Ultima Thule [219]
, рубеж небытия. Когда на эти острова, затерянные в северных морях, упал взгляд Рима, латиняне ощутили, что наконец достигнут самый удаленный край обитаемого мира – что ж, тем больше следовало гордиться обладанием им.Это впечатление не было ошибочным, даже с точки зрения географии. В здешних землях на границе всего сущего действительно было нечто достойное наименования «крайний». Британия – не столько остров, сколько архипелаг; по крайней мере ее изрезанная береговая линия похожа на лабиринт из заливов и полуостровов. Не так уж много найдется стран, где можно так же просто и неожиданно наткнуться на море посреди полей или на поля посреди моря. Кажется, что великие реки не столько встречаются в океане, сколько прячутся друг от друга между холмами: земля, в целом низменная, поднимается к западу, нагромождая горы.
И островитяне были под стать своей земле. Разные, как и нации, на которые они сейчас разделены -шотландцы, англичане, ирландцы, валлийцы западных возвышенностей – все они выходили за рамки скучной упорядоченности внутренних германцев или здравого смысла французов, способного быть и яростным, и банальным. Есть что-то общее у всех британцев, что даже Акт о союзе[220]
не смог разодрать в клочья. Наиболее подходящее имя для этого общего – отсутствие гарантий безопасности; именно оно тянет людей погулять по опасным утесам или заглянуть за край. Тяга к приключениям, вкус к свободе, юмор без мудрствования – загадки как для критиков островитян, так и для них самих. Их души подтачивало море, как и их берега. Они склонны к смущению, замечаемому всеми иностранцами; оно выражается в том, как ирландцы путаются в словах, а англичане -в мыслях. Для ирландцев говорить нелепицами – это практически законное право, символ языка.Но собственная нелепица Джона Булля[221]
, английская нелепица – это «безгласный вол мысли», постоянная затуманенность сознания. Мысли тут всегда двоятся, как отражения в зеркалах вод. Из всех людей англичане наименее привязаны к чистому и классическому, к той имперской четкости, которую французы воспринимают тонко, немцы грубо, а вот британцы – практически никак. Они вечные колонисты и эмигранты, они дома в любой стране.Но в своей стране они – изгои. Они разорваны между любовью к дому и любовью ко всему остальному, объяснением и символом чего может быть только море. Именно этот разрыв можно найти в безымянном детском стишке – самой точной строке в английской литературе, тупо повторяемой во всех других английских стихах: «Через холмы и далекие дали»[222]
.Великий и рациональный герой, первый завоевавший Британию (не так уж важно, кто именно – одинокий полубог из «Цезаря и Клеопатры» или кто-то другой), определенно был латинянином из рода латинян. Именно он описал найденные им острова со свойственной стальному перу лапидарной объективностью. Но краткие записи о британцах Юлия Цезаря оставляют нас с ощущением таинственной недоговоренности – и дело вовсе не в авторском неведении. Видимо, тайна обусловлена чем-то жутким – их языческим священством. Ныне бесформенные камни, выстроенные в символическом порядке, свидетельствуют о жизни и труде тех, кто их поднял. Вероятно, верования британцев были почитанием природных сил; и эти камни можно считать основанием той темы в островном искусстве, что пропитана стихией. При столкновении мировой империи с патриархальным язычеством, первую должно было ужаснуть то, что обычно вырастает из поклонения естественному – я имею в виду противоестественное. Но практически обо всем, что является темой современных противоречий, Цезарь молчит.
Он хранит молчание о том, был ли язык местных жителей кельтским; некоторые из упомянутых им топонимов вызвали предположение, что частично или целиком эти земли уже были тевтонскими. Я не намерен обсуждать истинность этих гипотез, но я готов обсуждать их значимость, по крайней мере в отношении того, что касается моей скромной задачи. Эта значимость, скорее всего, очень сильно преувеличена. Цезарь оставил нам в качестве свидетельства лишь мимолетный взгляд путешественника; впоследствии, через значительное время, римляне вернулись и превратили Британию в римскую провинцию. Но и тогда они продолжали демонстрировать полнейшее безразличие к вопросам, возбуждающим ныне мудрейших профессоров. Заботило их вот что: как взять у британцев и дать британцам то, что они уже брали у галлов и давали галлам. Мы не знаем, кем были британцы до римлян (как не знаем, кем являются британцы сейчас) – иберами, ким-врами или тевтонами. Но мы знаем, что за короткий срок они стали римлянами.