Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

И именно из этой данности исходит христианская революция, утверждающая, что даже это, в общем-то, хорошее правительство сотворило зло. Оказалось, что даже хорошее правительство все же недостаточно хорошо, чтобы распознать Бога среди воров. Важно не только то, что произошел колоссальный сдвиг в сознании – потеряна была целостная языческая картина мира, в которой государство или город могут быть в ответе за все. Важно то, что этот сдвиг дал человеку своего рода право на оправдание возможности вечного мятежа. Именно об этом надо помнить, когда речь идет о первой половине английской истории – ведь весь ее смысл заключается в споре священников и королей.

Двойная власть государства и религии – единственное, что непрерывно протянулось через столетия; и до того, как между ними возникли первые конфликты, власть эта установилась повсеместно и единообразно. Как бы она ни зарождалась, как правило, она стремилась к равенству. Конечно, не обходилось без рабства, как в самых демократических государствах античности. Конечно, существовало отвратительное чиновное самодовольство, как в самых демократических государствах нашего времени. Но не было ничего похожего на то, что в наше время понимают под аристократией, и еще меньше похожего на то, что понимают сейчас под расовым господством. И пока изменения шли по двум уровням – равных между собой граждан и равных между собой рабов, – они заключались в медленном росте силы церкви за счет силы империи. Необходимо отметить, что и великое исключение из принципа равенства – институт рабства – медленно изменялся по линии перераспределения двух этих сил. Он слабел вместе со слабеющей империей, его ослабляла и усиливающаяся церковь.

Рабство было для церкви не пробелом в учении, а поводом для усилия воображения. Аристотель и мудрецы язычества, определившие набор рабских (или «полезных») ремесел, рассматривали раба как инструмент, как топор для рубки дерева или чего-либо иного, что хотелось срубить. Церковь не отрицала необходимость рубки, но она чувствовала то же самое, что чувствует ювелир при резке стекла алмазом. Ее беспокоили соображения о том, что алмаз куда ценнее стекла. Поэтому христианство не могло позволить себе языческую простоту – допустить, что есть люди, предназначенные для выполнения работы; ведь работа была куда менее ценна, чем то бессмертное, что заключалось в человеке.

Примерно на этой стадии находилась Англия, когда произошел ставший притчей во языцех случай с Григорием Великим и его оговоркой. Римская традиция утверждала, что пленные варвары должны приносить пользу. Мистицизм же святых счел их украшением, и слова Папы «non Angli, sed Angelí»[225]значили скорее «не рабы, но души». К слову, заметим, что в современной стране ортодоксального христианства – России – крепостные всегда упоминались как «души». Слова великого Папы, пусть уже и порядком затасканные, возможно, – первый отблеск золотых нимбов высокого христианского искусства.

Итак, церковь, у которой были определенные недостатки, по самой своей природе работала на стороне общественного равенства; предполагать, что церковные иерархи были своего рода аристократией или же сплетались с аристократиями, – историческая ошибка. Они были аристократией наоборот: в идеале последние должны были становиться первыми. Ирландская нелепица «этот человек так же хорош, как и тот, но гораздо лучше» содержит зерно истины, как и многие парадоксы: истина – в связи христианства и идеи гражданства. Единственный из всех вышестоящих, святой не подавляет достоинство других людей. Он не осознает своего превосходства, зато острее прочих чувствует свою приниженность.

Но пока миллион рядовых священников и монахов, как мыши, грызли путы древнего рабства, шел и другой процесс – его можно назвать ослаблением империи. Сейчас механизм этого процесса объяснить исключительно сложно. Но он повлиял на все государственные установления и институции, и в первую очередь – на институт рабства. Сильнее всего этот процесс сказался именно на Британии, простершейся на границе и отчасти даже за границей Римской империи. Но случай Британии тем не менее нельзя рассматривать отдельно от других.

Преподаваемая в школах древняя история Англии практически лишена смысла из-за попытки рассматривать ее в отрыве от единого христианского мира, частью которого мы были и гордость за который испытывали. Я хорошо осознаю резонность вопроса мистера Киплинга: «Что знают об Англии те, кто знает лишь Англию?», но все же дистанцируюсь от его убеждения, что мы должны расширить свое британское мировоззрение изучением Вагга-Вагга и Тимбукту. Поэтому надо, хоть это и сложно сделать в рамках краткого обзора, рассказать об одной вещи, имеющей отношение ко всей европейской расе.

Рим, хоть он и создал весь этот могучий и блистательный мир, оказался в нем слабейшим звеном. Центр империи становился со временем все бледнее и бледнее, пока вовсе не исчез. Рим в той же степени освободил мир, в какой правил им раньше. Но править дальше он уже не мог. Спасенный присутствием