Краткая история равенства

Примечание. Приведенная здесь динамика отражает средние показатели по Германии, Франции, Великобритании и Швеции.

Источники и цепочки: см. piketty.pse.ens.fr/egalite

Особо здесь следует выделить основополагающую значимость расходов на образование – с одной стороны, как фактор равенства, с другой – как движущую силу развития. В конце XIX – начале XX века школьная система носила в высшей степени иерархический, элитарный характер. В подавляющем большинстве случаев населению приходилось довольствоваться начальным образованием, в лучшем случае – парой лет среднего. В 1870–1910-х годах расходы на эту сферу стали постепенно расти, но по-прежнему колебались на уровне 0,5–1 %, причем больше всех в этом отношении продвинулись США, в то время как Великобритания демонстрировала явное отставание[133]. Затем, в XX веке, расходы на образование выросли почти в десять раз и в 1980–1990-х годах во всех странах Запада выросли до 6 % от национального дохода, что обеспечило практически всеобщий доступ к среднему образованию и позволило значительно продвинуться в доступе к высшему. Самым показательным в плане увеличения финансирования образования в середине XX века стал пример США. В 1950-х годах доля детей в возрасте от 12 до 17 лет (мальчиков и девочек вместе), охваченных средним образованием, по другую сторону Атлантики достигла почти 80 %. В то же время в Великобритании и Франции этот показатель составил соответственно 20 % и 30 %, а в Германии и Швеции достиг ровно 40 %. Только в 1980–1990-х годах охват средним образованием в этих четырех странах вышел на уровень 80 %, которого США добились за несколько десятилетий до этого[134]. Япония, в 1880–1930-х годах и без того продемонстрировавшая ускоренную динамику развития в образовательной сфере, на фоне яростной конкуренции с Западом наверстывала упущенное гораздо быстрее: к 1950-м годам охват средним образованием в стране достиг 60 %, а к 1970-м годам вырос до 80 %.

В общем, в конце XIX века власти государств стали осознавать, что образование не просто сводится к вопросу равенства и личной свободы, но и является залогом могущества. Вторая промышленная революция, в 1880–1940-х годах распространившаяся на химическую и металлургическую отрасли, электроэнергетику, автомобилестроение, производство бытовой техники и т. д., предъявила гораздо более высокие требования к квалификации кадров. Во время первой промышленной революции, особенно в текстильной и угольной отраслях, можно было ограничиться рабочей силой, способной практически механически выполнять поставленные перед ней задачи под надзором бригадиров и мастеров, укрепив их парой инженеров. Но в ходе второй требования к рабочим значительно выросли – все большему их числу надо было хотя бы в минимальной степени владеть производственными процессами, что было немыслимо без базовых знаний в технике и математике, без умения пользоваться инструкциями к применению и т. д. Именно таким образом США, а вслед за ними и Германии с Японией, двум новичкам на международной арене, постепенно удалось опередить Великобританию в новых отраслях промышленности. Существенный отрыв Соединенных Штатов от остального западного мира в сфере производительности рабочей силы в середине XX века в огромной мере объясняется как раз развитием образовательной сферы. За несколько последующих десятилетий государства Европы преодолели этот разрыв и свели его к нулю: в 1980–1990-х годах валовый внутренний продукт за один рабочий час, равно как и производительность труда, в США, Германии и Франции практически сравнялись. По ходу еще раз отметим основополагающую важность социально-экономических индикаторов. Отказываясь принимать во внимание время работы (подобный подход хоть и является предметом горячих дискуссий, но, к сожалению, широко распространен и по сей день), мы неминуемо упускаем из виду существенный исторический прогресс в плане свободного времени, оплачиваемых отпусков и сокращения количества рабочих часов в неделю, при том, что этот вопрос в последние два века выступал в роли ключевой движущей силы, мобилизовавшей население и профсоюзы на борьбу[135].

Второй прыжок фискального государства вперед: антропологическая революция