Кремовые розы для моей малютки

Она еще надеялась услышать подтверждение, она так этого хотела. Ну, же… ну! Скажите мне, угрюмый господин комиссар Как-Вас-Там, скажите мне: «Ваш брат здоров и невредим. Он тут, за дверью» или хотя бы: «Патрик в госпитале, но рана пустяковая. Через два дня — выпишут». Скажите, что он уехал из города — временно, но скоро вернется… что он занят, но скоро освободится… да черт побери!.. что он упился скверным виски и мучается похмельем… что он сейчас в борделе. Господибожемой, о чем я думаю?! Пусть, пусть — мне не стыдно за него, мой брат все равно — лучший! И всегда был таким, и всегда будет. Умоляю Тебя, пусть он будет жив! В госпитале или борделе — только не в могиле… нет! Нет-нет-нет, не надо… пожалуйста… пожалуйста… ведь для Тебя этого ничего не стоит…умоляю Тебя!»

Господин комиссар оборвал ее горячечный мысленный монолог.

— Ваш брат погиб, леди Анна. Примите мои соболезнования.

— К-когда это случилось? — выдохнула она.

— В ночь с 12 на 13 июня.

У Анны все поплыло перед глазами. Значит, она бодро вышагивала в поисках заветной гостиницы, а Патрик в это время умирал? И она еще страдала из-за сломанного каблука и скверного асфальта под ногами… Господи.

— Как он погиб? — тихо спросила Анна. — Не бойтесь, господин комиссар, я н-не упаду… охх!.. в обморок. Я просто хочу знать, я должна. Имею право.

— Имеете, — нехотя согласился Фома. — Его застрелили.

— Он… он не мучился?

— Он просто не успел, миледи. В Патрика выпустили семь пуль, это наверняка.

— Слабое утешение, — выдохнула Анна, пряча лицо в ладонях. Фома видел, что сдерживается она из последних сил. Молча налил и протянул ей стакан воды.

…Через десять минут разговор возобновился.

— Получается, он жил по поддельным документам, — сказал Фома.

— Отчасти, господин комиссар, — грустно улыбнулась Анна. — О*Рейли — фамилия слуги, который нянчил Патрика. Его сын был ровесником моего брата и отдаленно похож на него. Очень отдаленно, но все-таки. Они дружили. А потом сын О*Рейли погиб, упал с обрыва. Патрик сильно переживал, может быть, поэтому и решил…

— …обмануть закон. Я понимаю, что все это очень романтично и красиво. Больше подходит для синема или романа. Выдавит слезу у нежных барышень, — проворчал Фома.

— Но Патрик не хотел ничего плохого, господин комиссар, — умоляюще сложив руки, произнесла Анна.

— Не хотел, да вышло, — вздохнул Фома. — Теперь из-за романтических бредней вашего брата непонятно даже, какая фамилия будет стоять на его памятнике… черт побери!

— Скажите, миледи, зачем вы представились учительницей этой жуткой бабе?

Анна смутилась.

— Понимаете, господин комиссар, мне не только хотелось увидеть брата, мне хотелось ненадолго стать другой женщиной. С которой не произошло, да и не могло произойти всего, что произошло со мной.

Фома покачал головой. «Два сапога пара — что брат, что сестра».

— И угодили из огня да полымя. А появись вы на пороге «пряничного домика» в истинном обличье — ничего бы и не было.

— Я вам бесконечно благодарна, господин комиссар. Мне даже не хватает слов, чтобы это описать. Если бы не вы… — она вздрогнула.

— Все уже позади, — улыбнулся Фома. — Теперь все будет иначе. Должно быть так.

…Совсем рядом кто-то выругался — крепко и громко. Анна вздрогнула и вынырнула из своих воспоминаний. К ней неожиданно подсел унылый длинноносый господин: весь какой-то «помятый», будто выкрученный — усталыми руками старой прачки. Господин весьма неопределенных лет и рода занятий.

— Доброго вам денечка, дамочка! — улыбнулся он. — Кого-то вы мне шибко напоминаете… красавчика одного. Полицейским был, но и нас — нет, не чурался. Патриком его звали, кажись.

— О*Рейли?

— Он самый, дамочка. А что, знакомы с ним?

— Как не быть — это мой родной брат, — вздохнула Анна. — А этот господин, смотрю, никак не успокоится. Почему он злится?

— Дык за дело, — развел руками «помятый» господин. — Ваш брат у него бабу отбил. Казалось бы, зачем? Их вокруг него мельтешило — как мошкары вокруг фонаря. Проходу ему не давали.

Он вздохнул.

— И ведь не просто бабу — невесту. У них все на мази было, к свадьбе шло, пару недель до венчания оставалось. И тут явился Патрик. И красавицу нашу — фьюитть! — взял да и сманил. Ладно бы, сам женился. Простить нельзя — понять можно. Хрена вам! Отбил, да и бросил. На месяц его «любви» хватило. Бедолага назад, к жениху, метнулась — а тот ее послал, в сердцах. Она потом на себя хотела руки наложить. Успели из петли вынуть, спасибо святой Кларе.

— Зачем он так? — тихо, почти шепотом, спросила Анна. — Нет, не могу поверить. Мой брат жестоким не был. Никогда.

— Не был, не был — да и стал, — пожал плечами «помятый» господин. — Я как-то встретил его в «Тележке старого Джо». Самый захудалый, паршивый бар — гаже некуда. И посетители, и обслуга — просто дрянь. А уж пиво какое…ойй! — он скривился. — Из наших никто в ту помойку — ни ногой. И тут вижу — Патрик, ба! И набрался уже до мутных глаз. Я возьми, да и спроси: зачем так? Не жалко бабу? Молодая, красивая, полюбила тебя.