Крэнфорд

– Да, говорила эта дама – таких кружев теперь не достанешь ни за какие деньги; их делали монахини за границей. Теперь говорят, что нельзя сделать их и там; но, может – быть, теперь могут, после издания закона об эмансипации католиков. Я не удивляюсь, но между тем очень ценю мое кружево. Я не доверяю мыть его даже моей горничной (та бедная девочка, о которой я говорила прежде, но которую госпоже как-то приличнее казалось назвать громким именем горничной); я всегда мою его сама. Вот один раз кружева чуть-чуть не пропали. Разумеется, вашему сиятельству известно, что такие кружева никогда не должно ни крахмалить, ни гладить. Некоторые моют в сахарной воде, а некоторые в кофе, чтоб придать настоящий желтый цвет; но у меня есть очень – хороший рецепт как мыть кружева в молоке; это делает их жесткими и придает им очень хороший сливочный цвет. Ну, вот, мэм, я сшила весь кусок вместе (а красота прекрасного кружева именно и заключается в том, что, когда оно мокро, то занимает очень мало места) и намочила его в молоке; по несчастью, я вышла из комнаты и, воротившись, нашла кошку на столе, которая так и смотрела воровкой и облизывалась как-то неловко, как будто она хотела что-то проглотить, да не могла. Поверите ли вы? сначала мне было ее жаль и я говорила: «бедная кисочка, бедная кисочка!», но когда, наконец, вдруг взглянула и увидела чашку с молоком пустую до чиста, я воскликнула: «ах, ты, негодная кошка!» и, кажется, я так рассердилась, что ударила ее, а это помогло ей проглотить кружева совсем. Я чуть не заплакала – так мне было досадно, но решила, что не расстанусь с кружевом, не постаравшись его достать. Я надеялась, что кружева по крайней мере стошнит ее, но это вывело бы хоть кого из терпения, когда кошка пришла совершенно спокойно и, мурлыкая через четверть часа после того и почти надеясь, что я ее приласкаю. «Нет, кисочка!» сказала я: «если у тебя есть какая-нибудь совесть, ты не должна этого ожидать!» Вдруг меня поразила одна мысль. Я позвонила и послала горничную к мистеру Гоггинсу, велела ему кланяться и попросить дать мне сапог на один час. Не думаю, чтоб в этой просьбе было что-нибудь странное, но Дженни сказала, что молодые люди в аптеке хохотали до упада при этой моей просьбе. Мы с Дженни посадили туда кошку, растопырив ей передние ноги, чтоб она не могла нас оцарапать и дали ей чайную ложку смородинного сирона, в которую (ваше сиятельство, извините меня) я примешала немного рвотного. Никогда не забуду, как беспокоилась я целые полчаса. Я взяла кошку в свою спальню и разостлала чистое полотенце на полу. Я чуть было ее не поцеловала, когда она воротила кружева в том же состоянии, в каком они были прежде. Дженни приготовила кипятку и мы намачивали кружево, намачивали, разложили на кусток на солнце, прежде чем я могла до него дотронуться, чтоб обмокнуть его в молоко. А теперь ваше сиятельство никогда не отгадали бы, что оно было в горле у кошки.

Мы узнали в продолжение этого вечера, что леди Гленмайр приехала надолго к мистрисс Джемисон; она отказала в квартире своей в Эдинбурге и не имела никаких причин спешить воротиться туда. Мы обрадовались, услышав это; она сделала на нас приятное впечатление. Приятно также было узнать из слов, вырвавшихся в продолжение вечера, что, в добавок ко многим привлекательным качествам, она отдалена от пошлости быть богатой.

– Неужели вам не кажется неприятно идти пешком? спросила мистрисс Джемисон, когда доложили о приходе наших служанок.

Это был всегдашний вопрос мистрисс Джемисон, у которой стоял свой экипаж в сарае и которая даже на самые короткие расстояния иначе не отправлялась, как в портшезе. Ответы были таковы, как бывали всегда:

– О нет! какая приятная и спокойная ночь!

– Так хорошо освежиться после комнатного жара!

– Звезды так прекрасны!

Эти последние слова сказала мисс Мэтти.

– Вы любите астрономию? спросила леди Гленмайр.

– Не очень, возразила мисс Мэтти несколько смутившись, потому что в эту минуту не могла вдруг припомнить, что такое астрономия и что астрология; но ответ был справедлив и в том и в другом обстоятельстве, потому что она читала и несколько страшилась астрологических предсказаний Френсиса Мура; а что касается до астрономии, то в тайном откровенном разговоре она сказала мне, что никогда не может поверить, будто земля постоянно вертится и даже не хочет верить, если б и могла, и утомляется до головокружения, когда думает об этом.

Надев калоши добрались мы до дому с необыкновенной осторожностью. Так утончены и деликатны были наши ощущения после того, как мы пили чай с миледи.

IV. Синьйор Брунони