Крэнфорд

В тот самый четверг, когда мистер Джонсон должен был показывать свои модные товары, почтальонша принесла к нам два письма. Я сказала: «почтальонша», но должна бы сказать: жена почтальона. Он был хромой башмачник, очень опрятный, честный человек, весьма уважаемый в городе, но никогда сам не разносил писем, кроме чрезвычайных случаев, как, например, в день Рождества или в великую пятницу; и в эти дни письма, которые должны бы получиться в восемь часов утра, не являлись прежде двух или трех часов пополудни; все любили бедного Томаса и ласково принимали его в этих торжественных случаях. Он обыкновенно говорил, что сыт по горло, потому что в трех или четырех домах непременно хотели накормить его завтраком, и едва окончив последний завтрак, он приходил к какому-нибудь другому приятелю, который уж начинал обед; но как ни сильны были искушения, Томас всегда был трезв, вежлив и с улыбкой на лице; и как мисс Дженкинс обыкновенно говорила, это был олицетворенный урок терпения, который, она не сомневалась, должен вызвать это драгоценное качество во многих людях, у которых, не будь Томаса, оно дремало бы. Конечно, терпение находилось в состоянии весьма сильной дремоты у мисс Дженкинс. Она вечно ожидала писем, и всегда барабанила по столу, покуда не приходила или не проходила почтальонша. В Рождество и в великую пятницу она барабанила от чая до обедни, от обедни до двух часов, до тех пор, пока не нужно было помешать в камине, и непременно роняла кочергу и бранила за это мисс Мэтти. Но также непременен был ласковый прием и хороший обед для Томаса; мисс Дженкинс расспрашивала про его детей, что они делают, в какую школу ходят, делая ему упреки, если неравно еще новое чадо должно было появиться на свет; но всегда посылая ребятишкам шиллинг и сладкий пирожок, с пол кроной прибавки для отца и матери. Почта совсем не составляла особенной важности для милой мисс Мэтти; но ни за что на свете не уменьшила бы она ни приветствий, ни подарков Томасу, хотя я примечала, что она несколько стыдилась этой церемонии, на которую мисс Дженкинс смотрела как на торжественный случай для падания советов и благодеяний своим ближним. Мисс Мэтти совала деньги разом в его руку, как будто стыдясь себя самой. Мисс Дженкинс отдавала каждую монету особенно, с словами: «Вот! это для тебя… это для Дженни», и так далее. Мисс Мэтти всегда манила Марту из кухни, покуда он ел свой обед; и однажды, как мне известно, она отвернулась, когда он быстро сунул свой завтрак в синий бумажный носовой платок. Мисс Дженкинс журила его, если он не дочиста съедал с блюда, как бы полно оно ни было наложено, и давала ему наставления с каждым куском.

Я далеко уклонилась от рассказа о двух письмам, ожидавших нас на столе в этот четверг. Письмо ко мне было от батюшки, к мисс Мэтти печатное. Письмо батюшки было совершенно мужское письмо; я хочу сказать, что оно было очень скучно и говорило только о том, что он здоров, что у них были сильные дожди, что торговля почти совсем остановилась и что ходят слухи весьма неприятные. Он также спрашивал, знаю ли я, есть ли еще у мисс Мэтти акции в городском купеческом банке, так как о нем ходили весьма неприятные слухи, которые, впрочем, он всегда предвидел и давно уже предсказывал мисс Дженкинс, когда она отдавала туда все свое достояние – единственный, сколько ему известно, неблагоразумный шаг, сделанный во всю жизнь этой умной женщиной (единственный поступок, на который она решилась, вопреки его советам, как мне было известно). Однако, если что-нибудь пойдет дурно, разумеется, я не должна покидать мисс Мэтти, если могу ей сколько-нибудь быть полезной, и проч.

– От кого ваше письмо, душенька? А ко мне очень вежливое приглашение, подписанное Эдвин Уильсон, явиться на очень важное собрание акционеров городского купеческого банка в Дрёмбль, в четверг 25-го числа. Это с их стороны весьма любезно, что они вспомнили обо мне.

Мне не понравилось известие об этом «очень важном собрании», хотя я мало понимала дела; я опасалась, что это подтверждало слова батюшки, однако я подумала: дурные вести приходят всегда слишком рано, и потому решилась не говорить ничего о моем опасении, а сказала только, что батюшка здоров и посылает ей поклон. Она долго восхищалась своим письмом. Наконец сказала:

– Я помню, что они прислали Деборе точно такое, но я этому не удивлялась, потому что все знали, как она была умна. Я боюсь, что мало буду им полезна; право, если они начнут считать, я совсем смешаюсь, потому что никогда не в состоянии сделать счет в уме. Дебора, я знаю, желала ехать и даже заказала себе новую шляпку; но когда настало время, она сильно простудилась и они прислали ей очень вежливый отчет о том, что было сделано. Кажется, выбирали директора. Как вы думаете, они приглашают меня, чтоб помочь им выбрать директора? Я тотчас выбрала бы вашего отца.

– У батюшки нет акций в этом банке, сказала я.