Крэнфорд

Неудивительно, что мистер Питер сделался любимцем Крэнфорда. Дамы соперничали друг с другом, кто больше будет им восхищаться, и неудивительно: их спокойная жизнь была так оживлена приезжим из Индии, особенно потому, что приезжий рассказывал более удивительных историй, чем Синдбад мореходец, и, как мисс Поль говорила, точь-в-точь, как из «Тысяча Одной Ночи». Что касается меня, я странствовала всю свою жизнь между Дрёмблем и Крэнфордом, и почитала весьма возможным, что истории мистера Питера были справедливы, хотя удивительны; но потом я открыла, что если мы проглотили анекдот довольно порядочного размера на одной неделе, то на следующей чудеса значительно увеличивались, и начала сомневаться, особенно, когда приметила, что в присутствии сестры рассказы об индийской жизни значительно смягчались не потому, чтоб она знала больше нас, напротив, может быть, потому именно, что она была слишком простодушна. Я приметила также, что когда приходил пастор, мистер Питер гораздо скромнее говорил о тех местах, в которых был. И я не думаю, чтоб крэнфордские дамы считали его удивительным путешественником, если б слышали только его спокойные разговоры с пастором. Они любили его больше всего за то, что он был, как они называли, настоящим жителем Востока.

Однажды на избранной вечеринке в честь его, которую давала мисс Поль и из которой, так как мистрис Джемисон почтила ее своим присутствием и прислала даже мистера Мёллинера служить, мистер и мистрис Гоггинс и мистрисс Фиц-Адам, разумеется, были исключены – на этой вечеринке у мисс Поль мистер Питер сказал, что он устал сидеть на беспокойных жестких стульях, и спросил не может ли сесть положив ноги крест-накрест. Согласие мисс Поль было дано с жаром и он воспользовался им с величайшею важностью. Но мисс Поль спросила меня внятным шепотом: «не напоминает ли он мне азиатского муллу», и между тем, как мистрисс Джемисон пространно рассуждала об изяществе и удобстве этой позы, я припоминала, как мы все следовали примеру этой дамы, осуждая мистера Гоггинса за пошлость, потому что он просто клал ноги крест-накрест, когда сидел на своем стуле. Многие из привычек мистера Питера в еде были несколько странны при таких светских дамах, как мисс Поль, мисс Мэтти и мистрисс Джемисон, особенно, когда я припоминала неотведанный зеленый горошек и двухзубцовые вилки на обеде бедного мистера Гольбрука.

Имя этого господина напоминает мне разговор между мистером Питером и мисс Мэтти в один летний вечер. День был очень жарок; мисс Мэтти было очень душно от жару, которым брат её наслаждался. Я помню, что она была не в состоянии нянчить ребенка Марты, что сделалось её любимым занятием в последнее время, и которому было так же ловко у ней на руках, как у матери. В тот день, о котором я говорю, мисс Мэтти казалась более обыкновенного слаба и томна, и оживилась только, когда солнце закатилось и диван её подвинулся к открытому окну, сквозь которое, хотя оно выходило на главную крэнфордскую улицу, вылетал, время от времени, душистый запах, приносимый с соседнего сенокоса нежным ветерком, волновавшим душный воздух летних сумерек и замиравшим вдали. Безмолвие знойной атмосферы терялось в глухом шуме, выходившем из открытых окон и дверей; даже дети возились на улице, несмотря на позднее время, одиннадцатый час вечера, наслаждаясь игрою, к которой не были расположены во время дневного жара. Для мисс Мэтти было источником наслаждения видеть, как немного свечей было зажжено даже в тех домах, из которых выходили самые веселые признаки жизни. Мы все, мистер Питер, мисс Мэтти и я, сидели тихо, задумавшись каждый о своем; вдруг мистер Питер сказал:

– Знаешь ли ты, Мэтти, я готов бы поклясться, что ты была на дороге выйти замуж, когда я уезжал из Англии! Если б кто-нибудь сказал мне тогда, что ты проживешь и умрешь старой девой, я засмеялся бы ему в лицо.

Мисс Мэтти не отвечала. Я напрасно придумывала, как бы дать другой оборот разговору; по я как будто оглупела и не успела ничего изобрести; он продолжал: