Крепостная маркиза

Патрика примостили у широкого ствола дуба, и Соня занялась его ногой, пока Шарль, прихватив топор, а Андре – нож, двинулись к хижине.

Соня вынула свой стилет, который, выходя из дома, всегда брала с собой, и распорола сапог, а потом и штанину на поврежденной ноге. Как Патрик ни храбрился, боль он испытывал нешуточную. Она смотрела на его бледное лицо, капли пота на лбу и приговаривала:

– Я осторожно, тихонечко, всё будет хорошо…

Нога распухла и посинела, и она про себя ругнула неведомого человека, запертого неизвестно кем в доме, так что им теперь приходилось ждать, когда мужчины вернутся, вместо того чтобы мчаться в Дежансон по возможности быстрее.

Холстину, которой была прикрыта корзинка с едой, она разрезала с помощью стилета на полосы и стала осторожно прибинтовывать самодельные шины к ноге. Перед процедурой она протянула Патрику фляжку с коньяком.

– Выпей, это смягчит боль.

– Ты мой любимый доктор, мой нежный ангел‑хранитель… Как я мог сомневаться в том, что ты меня найдёшь и вытащишь из этой проклятой ямы.

Надо же было мне так глупо попасться. Я даже нож оставил в седельной сумке, не говоря уже о том, что у меня во рту не было ни крошки…

– Ой, я совсем забыла! – Соня хлопнула себя по лбу. – Ода приготовила целую корзинку съестного.

– Ода сама до этого додумалась? – лукаво спросил он, глядя горящими глазами, как она выкладывает припасы на кусочек холстины.

– Я ей приказала.

Он отхлебнул из фляжки.

– Это какое‑то лекарство?

– Ода сказала, что коньяк.

– Он так странно горчит, что я подумал, лекарство. Наверное, оттого, что я слишком голоден.

Патрик жадно набросился на еду, но надолго его не хватило.

– Что‑то я совсем ослабел, – пожаловался он, бледнея на глазах.

– Ничего, скоро приедем домой, пригласим мадам Фаншон, она вылечит ногу…

Но Патрик её уже не слышал – потерял сознание.

Соня заботливо укутала его в свой плащ, подумав, что, скорее всего, он простудился, сидя в мокрой сырой яме. Ведь сегодня только первый день не шёл дождь и из‑за гор выглянуло бледное утреннее солнце. Там, на востоке. И если перевалить за одну гору, а потом за другую и идти вперед, на северо‑восток, через границу, а потом ещё через одну, можно добраться до Петербурга. Там уже холодно и, наверное, выпал снег, а ледяной ветер с Невы пробирается под одежду – сыро, промозгло… Но так тепло сердцу даже при воспоминании о холоде и сырости поздней осени на родине…

Из хижины всё еще никто не вышел. А что, если на мужчин напал кто‑то, огромный и страшный? Уж в чём Соня поднаторела, так это во всяких ужасных картинках, которые она рисует в своём воображении при любой возможности.

Она взглянула на безжизненное лицо Патрика.

Нос его заострился, а кожа на лице стала прямо мертвенно‑бледной. Неужели такое возможно? Только что он был весел, шутил. Сломанная нога приносила ему боль, а он старался этого не показывать.

Наконец из хижины показались Шарль и Андре.

Они несли какой‑то сверток. По той осторожности, с которой они с ним обращались, несли мужчины человека живого.

Значит, Патрику ничего не показалось, как она вначале подумала. Соня положила ему руку на лоб.

Лоб был вовсе не горячий, а, наоборот, какой‑то липкий и даже холодный, словно кровь его потихоньку выливалась куда‑то, пока неизвестно куда.

Если он простудился, то лоб его, скорее всего, горел бы огнем. Возможно, он бы что‑то говорил в бреду.

Но Патрик даже не шевелился.

Прежде пышные, его рыже‑каштановые волосы будто опали и повисли неровными прядями. Тонкий с горбинкой нос заострился и словно утончился.

И теперь не было видно его небольших, чуть удлиненных к вискам глаз теплого карего цвета.

Чем больше Соня смотрела на Патрика, тем отчетливее видела, как оно меняется. Словно какой‑то недобрый художник расписывает его мрачными предсмертными красками.

«Сейчас же прекрати! – прикрикнула она сама на себя. – Это же надо такое выдумать: предсмертные краски у мужчины, который всего‑навсего сломал ногу!»

Но вот Андре с Шарлем появились на тропинке, таща тяжелый сверток.

Потом они положили его на землю поодаль, а сами подошли поближе.

– Кто там?

– Женщина, – сказал Корнюэль. – Она без сознания. Страшно даже подумать, сколько времени она провела одна, без пищи и воды. Да ещё какой‑то монстр привязал ее к стене – нарочно для веревки кольцо вбил. Так она и сидела, как собака. То, что он ей из еды оставил, она давно съела. Бедняга даже стену проковыряла – дерево, что ли, жевала… А уж страшная, не приведи господь! В кошмарном сне приснится – не проснёшься!

– А что же вы её там оставили?

– Да воняет же! – выпалил Шарль.

– Боюсь, у нас с вами на руках двое больных, и оба без сознания. Хотела я вас покормить, но прошу, давайте уж в замке поедим. Сейчас надо ехать поскорее да доктора привозить. Мне одной не справиться.

С большим трудом мужчины погрузили в повозку обеспамятевшего Патрика. Потом и вовсе бесчувственную неизвестную. Запах от плаща, в который ее завернули, исходил мерзостный.