Крепостной Петербург пушкинского времени

«Здесь трудно найти слугу, — писал он в 1847 г. из Парижа, который бы веровал в свое призвание, слугу безответного и безвыходного, для которого высшая роскошь — сон и высшая нравственность — ваши капризы, слугу, который бы «не рассуждал». Между тем, как заметил еще в ХVIII веке Регенсбургер, «ни в какой земле не жалуются столько на слуг, как в России». Н. И. Тургенев также записал, что «огромное количество слуг, стоящих в конце концов очень дорого, не препятствует тому, что русские господа обслужены хуже, чем где бы то ни было».

«За границей и даже в Петербурге у иностранных купцов в доме один слуга; а между тем все чисто, все убрано, — писал в сороковых годах А. Кошелев. — За столом он один служит 15–20 человекам; везде он поспевает; нигде нет за ним остановки. Почему? Потому, что он получает жалованье хорошее, то» есть то, чего нам стоят двое-трое наших слуг; потому что если он не будет исполнять всех требований своего хозяина, не будет предупреждать его желаний, то его сошлют в деревню и возьмут слугу более усердного. Спросите иностранцев в Петербурге, как они довольны нашими, так называемыми артельщиками: один человек служит за троих, — Отчего? — Охота пуще «неволи».

Ценное наблюдение сделал француз Дюкре, посвятивший особое исследование русскому «рабству». «У меня перебывало, — отметил он, — множество слуг и те, которые принадлежали ранее господам, относившимся к ним с мягкостью, те отличаются своим поведением и преданностью». Знаменитому филантропу Джону Говарду показали в 1781 г. в Петербурге одного помещика, крестьяне которого, узнав, что он, нуждаясь в деньгах, задумал их продать, принесли ему потребную сумму денег, лишь бы он остался их господином. Крепостными руководила, в данном случае, конечно, отнюдь не «преданность» помещику, а лишь боязнь попасть в более дурные условия.

Так, после смерти В. Л. Пушкина, болдинские крестьяне, перейдя в распоряжение опеки над имением, написали племяннику покойного, А. С. Пушкину:

«Ласкаем себя надеждою быть вашими рабами».

Бывали, однако, случаи, когда крепостные, в ответ на доброе отношение помещика, платили ему искренней преданностью. Известен целый ряд случаев добровольного следования крепостных в Сибирь за своими ссыльными господами. Многие из слуг, получив там вольные, не оставляли своих бывших господ, всячески стараясь облегчить их изгнание. Дворовая декабриста М.Нарышкина, Анисья, отпущенная на свободу, не оставила своих господ в ссылке и пользовалась огромным авторитетом у местных властей. Сам комендант Лепарский, как рассказывает декабрист Лорер, снимал перед нею свою фуражку. Когда Павел I отправил в Петропавловскую крепость А. И. Рибопьера, за якобы нанесенное им оскорбление императорской фаворитке Гагариной, рибопьеровский крепостной, старик-парикмахер Иван Новицкий, упав к ногам генерал-прокурора Обольянинова, выпросил у него разрешение разделить тюремное заключение своего барина.

Много случаев трогательной преданности передают нам мемуары александровского времени. Сколько дядек, подобно пушкинскому Никите Козлову, не расставались со своими господами буквально от колыбели до могилы. М. Молинари в своих «Lеttrеs sur lа Russiе» упоминает о жившем в столице крепостном портном, содержавшем своего совершенно разорившегося барина.

«А много все-таки, много обязан я тебе в своем развитии, безобразная, распущенная, своекорыстная дворня!» — записал о своем детстве Аполлон Григорьев. Ведь среди крепостных слуг того времени встречалось множество образованных людей, подчас знающих несколько языков. В объявлениях о розыске сбежавших дворовых людей часто встречаются фразы: «пишет по-русски, говорит по-немецки». У И. П. Бибикова был крепостной камердинер, прекрасно владевший французским языком. Его называли в доме «Mоnsiеur Lа Тоur». Камердинер Пушкина Никита Козлов был поэтом и большим начетчиком. Хорошо грамотным человеком был и камердинер Лермонтова, известный Андрей Соколов. Как передает Липранди, Пушкин, в одной из своих бесед с Раевским, затронув вопросы истории и географии, «ошибся и указал не так местность в одном из европейских государств. Раевский крикнул своего человека и приказал ему показать на висевшей на стене карте пункт, о котором шла речь: человек тотчас исполнил. Пушкин смеялся более других».

Историк Н. М. Карамзин очень гордился тем, что в числе «субскрибентов» (подписчиков) на его издания были и «купцы ростовские» и «просвещенные земледельцы-крепостные гр. Шереметева». М. П. Погодин, приехав в 1813 г. в глухое село Медынского уезда, Калужской губ., где проживала его бабушка крепостная помещика Салтыкова, нашел у крестьян «много книг». Там он впервые прочитал «Письма русского путешественника» Карамзина. М. Уоллэс, к своему большому изумлению, неоднократно находил у крестьян переводы «Истории цивилизации Англии» Бокля.