Крепостной Петербург пушкинского времени

Так, одним росчерком пера, Николай I отнял у миллионов крепостных людей возможность получения какого-либо образования. Царский приказ удовлетворил требования реакционных кругов дворянства, издавна стремившихся закрыть крестьянским детям доступ в учебные заведения. Учитывая взгляды своего монарха на этот вопрос, Начальник III Отделения гр. Бенкендорф выражал, в свою очередь, мысль, что «не должно слишком торопиться с просвещением России, чтобы народ не стал по кругу своих понятий в уровень с монархами и не посягнул бы тогда на ослабление их власти». Между тем среди крестьян было не мало одаренных людей, горячо стремившихся к образованию. Еще в александровское время Павел Строганов, один из крупнейших представителей столичного дворянства, признал, что «изо всех сословий в России крестьяне заслуживают наибольшее внимание. Большинство их одарено и большим умом и предприимчивым духом, но лишенные возможности пользоваться тем и другим, крестьяне осуждены коснеть в бездействии и тем лишают общество трудов, на которые они способны».

6. УСЛОВИЯ ЖИЗНИ ДВОРОВЫХ

Fоr frееdоm's bаttlе оncе bеgun,

Bеquеаthеd bу blееding sirе tо sоn,
Thоugh bаfflеd оft, is еvеr wоn.

Вуrоn

(Раз начатая битва за свободу,
завещанная сыну истекающим кровью отцом,
хотя часто встречает отпор,
под конец всегда выиграна)

Байрон

Обычное отношение господ к своим слугам не отличалось особой заботливостью. Да и к чему было утруждать себя излишними о них хлопотами. Еще Сумароков писал Екатерине — «наш низший народ никаких благородных чувствований не имеет». Известный публицист того времени А. Болотов также писал, что на него «наводили сомнения» — «крайняя глупость, непросвещенность, грубое невежество и свойственная ей дурнота нравственного характера нашей черни». М. П. Погодин, сам выходец из крепостной среды, писал в 1826 г. о народе, что он «низок, ужасен и скотен».

Понятно, что в такой атмосфере «бредни» об освобождении крестьян встречали решительный и резкий отпор со стороны крепостников. «Что же дворянин будет делать тогда, когда мужики и земля будут не его, а ему что останется?» — замечает известный писатель ХVIII века Сумароков. — «Впрочем свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна, а отчего пагубна, того и толковать не надлежит», — решительно заключает автор.

«Разве не видели мы царствия разума во Франции? — писал в 1812 г. кн. В. М. Волконский. Разве не под его владычеством ниспровержен престол и зверски истреблен весь род сидевшего на нем? Разве не во имя разума миллионы французов отреклись от сознания всевышнего, дети от признательности к родителям, а эти от всякой обязанности противу их? Расторглись все связи общежития, пали все узы, соединяющие людей. Они вошли в исступление и пришли в состояние злообразных животных и зверей, скитающихся по развалинам, курящимся собственною их кровью. Все сие было, происходило в глазах наших, кто осмелится сказать: «Нет!» «Народ русский совсем еще не готов принять дар свободы и благоразумно им воспользоваться, — писал в 1815 г. кн. И. М. Долгоруков, он еще не в той мере образования, в какой были франки или германцы, когда у них было феодальное право. Русский человек не иначе понимает слово вольность, как свободно делать все то, что он захочет и не повиноваться никому. Спрашивается, при таких понятиях свободы, чего оставалось ожидать прежде всех помещикам? Неминуемой погибели и за нею последовало бы и общее потрясение всего государства».

К этому времени «либерализм» юного Александра I был уже в далеком прошлом. Когда 65 петербургских дворян представили царю петицию о некотором облегчении положения крестьян, Александр спросил представителя дворян И. В. Васильчиковскому, по его мнению, принадлежит законодательная власть в России? — «Без сомнения вашему императорскому величеству, как самодержцу империи», отвечал Васильчиков. — Так предоставьте же мне издавать те законы, которые я считаю наиболее полезными для моих подданных, — отвечал ученик проcвещенного Лагарпа.