Крепостной Петербург пушкинского времени

Прошли после того долгие десятилетия и А. Тухачевская, двоюродная сестра знаменитого физиолога И. М. Сеченова, «настолько благочестивая дама, что жила в монастыре, нанимая там квартиру», вполне искренно утверждала, что дворяне происходят от Иафета, а крепостные от Хама. Как передает П. П. Семенов-Тян-Шанский, — в доме помещика Ракитина никогда не отворялись окна и когда кто-либо из соседей выражал по этому поводу удивление, Е. Р. Ракитина неизменно отвечала: «Да как же, батюшка? Ведь у нас воздух барский, а на дворе холопский». Чрезвычайно также характерно опубликованное Герценом в «Колоколе» за 1860 г. заявление «из дворян, жены штабс-капитана Зенаиды Васильевой Архангельской», которая в опровержение о «дурном будто бы» ее обращении с людьми, имела «честь объяснить» властям, что «Cам бог создал особо господ и слуг, которым и дал особенную натуру, способную к перенесению тяжелых трудов в услужении господам своим, тогда как господа имеют натуру, от бога им данную, более нежную». Поэтому, — отмечала Архангельская, — «жалобы на меня крепостной девки Марфы Андреевой не заслуживают никакого внимания и не стоят того, чтобы из-за них беспокоить благородных людей, как меня, так и вас, господа следователи. Имею честь покорнейше просить этот отзыв принять от меня и освободить меня от всяких притязаний Андреевой, как нелепых и противоестественных».

Просвещеннейшие люди того времени — Державин и Карамзин, Мордвинов и Лобачевский, в отношении своих крестьян, были также «сынами своего века». Переводчик Лафонтена Дмитриев-Мамонов так истязал своих крестьян, что вызвал даже вмешательство Екатерины II. Известный баснописец Дмитриев, обедая с друзьями под липами «Филемонкида» не постеснялся прибить лакея, разбившего стакан. Даже Новиков, слывший «мартинистом», своего любимого секретаря, за «баловство», сдал в солдаты. Фонвизин, один из образованнейших своего времени, почувствовал себя необычайно оскорбленным тем, что во Франции лакеи не вскакивают с мест перед господами, проходившими мимо этих «скотов». Прошло много лет и «смягчались нравы», как писали историки. Юрий Самарин, в своей записке «О крепостном состоянии и о переходе из гражданской свободе», писал: «Если мы сравним личное обращение владельцев с их крепостными людьми в настоящее время с тем, что дошло до нас по преданию от конца прошлого века и начала нынешнего, то мы, конечно, убедимся, что примеры бесчеловечных истязаний и проявления бесцельного произвола стали гораздо реже. Грубость и суровость в обращении постепенно исчезают, уступая неотразимому влиянию лучшей системы воспитания». И тут же автор повествует о том, как в одном городе «полиция открыла помещицу, которая выписывала из деревни крепостных девок, воспитывала их у себя и снабжала ими целый дом, ею же содержимый. Состарившихся она отсылала в деревню, а на выбылые места подготовляла новых».

Действительный тайный советник Ланской, отражая взгляды своего круга, писал в николаевское время, что «продажа людей как целыми селениями, так и порознь, без земли, нисколько не унизительна для человечества, ибо сею продажею, также как и наследством, ничего иного с ними не делается, как только передается от одного помещика другому право на владение ими или, лучше сказать, переменяется одно имя владельца». Нашелся также «доктор обоих прав» Грибовский, который в особом, посвященном «сиятельнейшему графу А. А. Аракчееву» сочинении, писал, что «мнение утверждающих рабство противным вовсе уму и уничижающим природу человеческую кажется слишком пристрастным».

К счастью, сохранились и другие свидетельства современников по этому вопросу. «Я не навык мучить несчастных слуг, — записал в екатерининское время Г. Винский, — глядеть покойно на брызги крови, слушать хладнокровно их вопли, не трогаться их стонами, видеть их голодных холодных и всегда готовых забавлять их мучителей».

Действительно, условия жизни крепостных слуг были невыносимо тяжелы. Сколько жестокости таила в себе повседневная жизнь! Маленькие форейторы, привязанные ремнями к лошадям, во избежание падения при быстрой езде, часами мерзли в суровые морозы у подъездов. Никто не интересовался также отмороженными руками и ногами своих кучеров. Лишь некоторые сердобольные господа оставляли своих кучеров в сенях, где они и заваливались спать, не тужа о твердости ледяных ступеней каменной лестницы». Не имевшие же от своих бар разрешения оставить козлы, случалось, замерзали, — отметил Шантро.

«В январе не проходит ни одного бала, — записал полвека спустя Кюстин, — без того, чтобы два-три человека не замерзли бы на улице. Одна дама, более искренняя, чем другие, которую я неоднократно расспрашивал по этому поводу, ответила мне таким образом: «Это возможно, но я об этом не слыхала». Уклончивый ответ, стоящий признания. Нужно побывать в России, чтобы узнать до каких размеров может дойти пренебрежение богатого к жизни бедного и чтобы понять, какую вообще малую цену имеет жизнь в глазах человека, осужденного влачить дни под игом абсолютизма».