Крепостной Петербург пушкинского времени

Девичья вставала на рассвете и работала целый день. Тут обшивали барских детей и прислугу, делали столовое и носильное белье, вязали на зиму теплые вещи и ткали ковры, покрывала и скатерти. Отсюда выходили тончайшие вышивки по батисту, тюлю, кисее, бархату и атласу, требовавшие каторжного труда и терпения. В девичьей шились иногда экономным «барыням» и богатые бальные туалеты. Громадного напряжения требовали также тонкие кружева, «паутинки» и «решетки». Часто над одним платьем две «девки» сидели по несколько месяцев. В летнее время такая работа была особенно мучительна, так как требовала большой чистоты рук, чтобы работа вышла из пяльцев совершенно чистой. Мытая вещь теряла уже свой вид, а, следовательно, и цену. Нерадивых секли, а старательные сами осуждали себя на безбрачие. «Вот еще, учила, учила девку, выучила, да и выдавай ее замуж. А кто же мне шить-то будет? «Если же случалось, что какая-либо девушка, несмотря на строгий присмотр, готовилась стать матерью, ей стригли волосы, одевали в белое посконное платье и отсылали в деревню на скотный двор.

Однако, швеи редко оставались в девичьих продолжительное время; постоянное напряжение глаз уже в молодые годы притупляло их зрение, превращая их со временем в полных инвалидов. Тогда девушку отсылали в деревню коротать на завалинке свой век; теперь ей разрешалось выйти замуж. «Пеньюар весь сплошь вышит гладью, — рассказывает бытописатель той эпохи, — дырочки, фестончики, городки, кружочки, цветочки, — живого места, что называется, на нем не было — все вышито… Двенадцать девок два года вышивали его… Три из них ослепли».

В знатных домах случалось, что вся приближенная к барам прислуга обрекалась на безбрачие, так как считалось, что «обзаведение семьей» лишает службу при господах «ревности и усердия». «Боже сохрани, бывало, если который из любимых слуг семьей вздумает обзавестись — никогда не позволяла», — описывает одну помещицу современник. «Муж, дети и то мизерное подобие хозяйства, которое самая бедная, зависимая от господ раба непременно ухитрится завести вокруг себя, как только что выйдет замуж, — читаем мы далее, — все это претило ей уже по одному тому, что предаваться всецело служению своей госпоже такая женщина не могла. Что бы ни заставили ее делать, она непременно будет отвлекаться мыслями к тому грязному, душному углу, где у нее в зыбке пищит ребенок. От нее и такой опрятности, как от других, нельзя требовать; как ни мойся она перед тем, как бежать к барыне, всегда от нее разной гадостью будет вонять. А самое главное то, что ночью ее уже не будет в девичьей, где вся женская прислуга, имевшая непосредственное отношение к господам, должна была постоянно находиться налицо».

Разврат в помещичьей среде принимал иногда чудовищные формы, перед которыми бледнеет западное право первой брачной ночи (ius рrimае nоctis). Тем не менее Джемс Эббот, посетивший Россию в 1840-х годах, имел смелость отметить в своих мемуарах, что «старинные феодальные привилегии помещика в отношении невест среди крепостных постепенно исчезают, хотя меня уверяли, что это еще встречается».

Крепостные гаремы в столице были, конечно, редкостью. Однако, и здесь ряд дворян держал при себе крепостных одалисок, именовавшихся на языке того времени, «канарейками». Отставных военных при их наездах в Петербург, постоянно сопровождало несколько крепостных девушек. В Справке из дел III Отделения о привлеченном по делу декабристов Осипе Горском сказано нижеследующее: «Сперва он содержал несколько (именно трех) крестьянок, купленных им в Подольской губернии. С этим сералем он года три тому назад жил в доме Варварина. Гнусный разврат и дурное обхождение заставили несчастных девок бежать от него и искать защиты у правительства, — но дело замяли у гр. Милорадовича».

Тяжелая была также жизнь купеческой прислуги.

Не имея права владения крепостными, купец, выдав сестру или дочь за мелкого чиновника, тотчас покупал себе крепостных слуг на его имя. Если же чиновной родни не оказывалось, то слуг нанимали из оброчных. За «дерзостные поступки» купцы сами своих слуг не наказывали, а обращались к своему квартальному, прося «сделать надлежащее распоряжение». Внизу следовала приписка: «При сем прилагаются три рубля на розги». Вслед за этим из части являлся унтер-офицер, «хожалый», уводивший жертву на расправу.

Случалось, что «при простоте нравов того времени», письмо квартальному относил сам провинившийся, «тут же получавший на месте соответствующее «внушение».