Крепостной Петербург пушкинского времени

Относительно благоприятные условия жизни крепостных актеров знатных дворян, по существу, ничего не меняли в отношениях господина к своим рабам. Барин-меценат вовсе не считался с человеческим достоинством своего актера. Так, об известном вельможе Н. Б. Юсупове рассказывали, что он очень любил развлекать своим московским театром близких друзей-приятелей. И когда заканчивался блестящий спектакль крепостного балета, Юсупов, наряженный в светлый синий фрак и напудренный парик с косичкой, «подавал знак». И тотчас весь кордебалет, по словам И. Арсеньева, сбрасывал с себя мишурные костюмы, являясь перед зрителем в «природном виде». Такой финал балетного спектакля приводил гостей в восторг.

Если Юсупов, этот воспетый Пушкиным «приветливый потомок Аристиппа», допускал подобное отношение к своим артистам, то какова же была участь тех из них, которые принадлежали людям невежественным.

Между тем, среди петербургских владельцев «домашних театров» был целый ряд подобных лиц. «Это все мои дворовые ребята!» — победоносно орал, в удачных местах спектакля, некий петербургский меценат», обращаясь к зрителям своего театра.

Имеется также любопытное описание некоего представления в одном из петербургских крепостных театров начала ХIХ века. — «Где же декорация?» — спросили хозяина зрители, когда на сцене занавес открыл группы крестьянских мальчиков, из которых каждый держал в руках по одной густой и кудрявой березке. — «Мой театр еще очень нов и домашний Гонзага не поспел своею работою к моим именинам», — последовал ответ. Когда же наряженный в волчье хозяйское одеяло актер, изображая медведя, заревев, направился по сцене на охотников, громадная датская собака хозяина, с громким ревом и с быстротою, подобно молнии, бросается на мнимое чудовище и грызет его без милосердия. Ужас расстраивает все машины, лес падает из рук мальчиков, на театре делается смятение, все бегут с воплем и рыданием; зрители одни задыхаются от смеха, другие соболезнуют о страждущем несчастливце. Один только мощной и твердой хозяин сохраняет свое равнодушие, он весьма спокойно оттаскивает бунтующего Цербера от его добычи и с невинностью золотого века говорит: «Продолжайте, дураки! Собаку повесим, а между тем досмотрим, чем кончится!».

В двадцатых годах ХIХ века в Петербург стал привозить свой крепостной театр богатый помещик А. А. Кологривов, известный театрал своего времени. Въезд в столицу этого чудака всегда собирал толпу любопытных. Впереди в щегольском экипаже ехал сам хозяин, занимая своею персоною почти все пространство шестиместной кареты. Он был одет в неизменный коричневый фрак; на голове его красовался огромный парик. Вслед за ним длинной вереницей тянулся ряд повозок с актерами, музыкантами, певчими. Шествие замыкали повозки с любимыми псами хозяина. Сбегавшихся на это зрелище зевак удивляло, что все актеры были, как бы, «на одно лицо». Это объяснялось строгим приказом барина «всем стричься под скобку и красить волосы черной краской». Блондинов в своей труппе Кологривов не терпел. Многие из друзей этого чудака интересовались, зачем он возит в столицу свой театр. «У меня на сцене, когда я приду посмотреть, — отвечал Кологривов, — все актеры и певчие раскланиваются и я им раскланиваюсь. К вам же придешь в театр, никто меня знать не хочет и не кланяется».

На ряду с этим, в Петербурге иногда давались блестящие спектакли, в которых значительная роль отводилась искусно обученным крепостным актерам, мало чем отличавшимся от профессиональных артистов. При устройстве в 1822 г. на мызе Рябове, под Петербургом, пышного праздника, данного В. А. Всеволожскому его родными и друзьями, была поставлена опера-водевиль Хмельницкого «Проезжий», розыгранная, — по словам современника» — собственными актерами помещика так хорошо, как нельзя было ожидать».

С участием крепостных артистов ставились и живые картины. Кн. Дондуков обставлял их «царской роскошью». Весь великосветский Петербург стремился в его театр посмотреть на славящихся своим изяществом дондуковских крепостных красавиц.

До нас дошло мало имен крепостных актеров домашних петербургских театров. Юный Пушкин обессмертил в своих стихах первую актрису крепостного театра Варфоломея Толстого, Наталию. Как рассказывает Гаевский, около 1815 г. «у одного из царскосельских жителей В. В. Толстого, был домашний театр, на котором играла труппа, составленная из крепостных людей. Подобные затеи, для которых сгоняли «от матерей, отцов отторженных детей», — была тогда не редкость и царскосельский любитель театра не представлял в этом случае исключения. Лицеисты посещали его спектакли, на которых, вместе с другими посетителями, засматривались на первую любовницу доморощенной труппы, Наталью, которая, однако же была плохою актрисою». Такую же оценку красавице дал и юный Пушкин: