Крестьяне, бонзы и бомбы

— Чего ему не положено знать, он от меня не услышит… Так вот, я и подумал: «Кто может купить снимки? Прокуратура не даст ни гроша, она просто вызовет его как свидетеля. Красный Гарайс из Альтхольма — тот не имеет права распоряжаться деньгами, как ему хочется. Горожане за ним присматривают зорко. Остается Тембориус, штольповский мерин». Еду в Штольпе. И точно: вскоре после двенадцати они примчались. Этот спесивый Фрерксен, — ну, который из школьных подлиз выслужился до старшего инспектора. И Тредуп. Тот успел меня засечь, когда я сворачивал за угол.

— Гляди, чтоб тебя не заарестовали.

— Завтра наверняка попробуют, — сегодня вечером большое дело готовится. А утром я уже буду далеко… Так вот: жду пять минут и звоню Тембориусу. Из автомата на почтамте. Сначала не хотели с ним соединять. Тогда говорю, что жизнь губернатора в опасности, ну и тут его дали.

— Что ты ему сказал?

— Покорнейше доложил, что его поставщик фотографий и полицейский кот прибыли, ждут в передней на задних лапках…

— И?

— И что через пять минут его балаган взлетит на воздух. Если слышал бы ты, как этот мерин засопел. Клянусь, он наложил в штаны — из трубки завоняло…

— Ну а потом?

— Когда двинулся к тебе, туда уже стягивали всю полицию.

— Неплохо. Только вот газеты опять загалдят, а ты знаешь, что такой галдеж крестьянам ненадобен.

— Газеты? Даю голову на отсечение, напечатают не больше пяти строчек. Сообщат, к примеру, что это проделка какого-то остряка… Или: все оказалось учебной тревогой на случай подобного случая.

— Возможно. Смотри, Георг, брось это баловство. Наше дело благозаконное, шуметь нам ни к чему.

— Вам-то да. Но поверь, Франц, без шумихи не обойтись, — и словно боясь, что его перебьют, он торопливо добавляет: — Никого из вас это не коснется. Никто ничего не должен знать. Я сделаю все сам. — После паузы: — С парой дружков. Одному не провернуть. Но ты их и знать не будешь.

— Может, ты и прав. — Хозяин подошел к Хеннингу вплотную. — Я тебя не прошу и тебе не мешаю, но… — Повысив голос: — Ежели ты влипнешь в дерьмо, я тебя вытаскивать не стану. И ни один из нас тебе не пособит. Наше дело нельзя марать.

— Я никогда никого не просил о помощи, — сухо отвечает Хеннинг. — Если били, не жаловался. Точка… Когда смываешься?

— Удирать не буду.

— Предлагаю с удобствами. Отвезу тебя на своей колымаге в Штольпермюнде. Месячишка два-три поплаваешь рыбаком на шхуне. К тому времени все утрясется, и вернешься.

— Не имею права исчезать. Я нужен движению.

— Какая от тебя польза за решеткой?

— Большая. Может, еще больше, чем на воле. И вот почему: сегодня арестовывать меня придет не сельский жандарм, сюда нагрянет сама шупо[17], из города. Так вот: дай знать крестьянам. Обзвони по телефону окрестные села, чтобы все, кто на ногах, шли сюда. Скажи посыльным, что указания им дадут в округе. Эх, Георг, если б они меня еще и заковали, и в кандалах повели к тюремной машине! А ты давай фотографа, и в завтрашний номер «Бауэрншафт» — снимки!

— Убедил. После сегодняшней суматохи, конечно, явится шупо.

— А я буду сидеть здесь и чистить ружья, — продолжал рассуждать хозяин. — Пришлют, наверно, какого-нибудь лейтенанта, он, как увидит у меня оружие, сразу взбеленится: как же, выходит, не только у них есть оружие! Нынче полицейские все помешались на этом… Озвереют непременно. А крестьяне… ты не знаешь, до чего их тяжело раскачать. У мужика все его добро по частям из рук тащат, а он все верноподданно кланяется! Зубами скрипит, но кланяется. Вот она, покорность перед начальством, она у них в крови… Но если уж меня в кандалах поволокут, может, хоть это подействует на них…

— Еще как!

— И вот что, Георг: повидай сегодня Редера из Каролиненхорста, он остается здесь заместо меня. Пусть в воскресенье парни из четырех-пяти деревень объедут верхом округу и зачитают заявление о нарушении прав. Текст сочинит Падберг, в редакции «Бауэрншафт». Пусть созовут всеобщий сход и устроят в Альтхольме большую демонстрацию протеста. И промаршируйте возле тюрьмы. Уж я вас услышу из камеры.

— Все будет сделано.

— И не забудьте передать, чтобы собирали деньги. Деньги нам очень нужны. «Бауэрншафт» пускай напечатает призыв к пожертвованиям. Мне надобен первейший в мире адвокат. Процесс должен стать политическим.

— Знаю одного. Справлюсь в Берлине.

— Наипервейший! Знаешь, Георг: если за мной придут шупо, если меня закуют да еще поколотят, — это будет лучший день в моей жизни!

4

Хеннинг дождался, пока арестовали Раймерса, и поехал в Альтхольм, чтобы поговорить со Штуффом.

Уже стемнело, когда он прибыл в город, однако газетчика удалось отыскать быстро. Хеннинг прикинул: в Альтхольме сорок — пятьдесят кабаков, в одном из них наверняка торчит Штуфф. Он оказался в третьем по счету.

Штуфф хмур и неразговорчив. Хеннинг рассказал ему о Тредупе, но Штуффа сегодня, кажется, ничто не может расшевелить. Он пьет рюмку за рюмкой, и у Хеннинга такое чувство, будто Штуфф не очень-то слушает его. К рассказу о событиях в Штольпе он лишь заметил: — Глупая шутка! — и нетерпеливо спросил: — Что еще?