И тут я поняла, что выбора у меня нет. Ответ пришел сам собой. Я знала, что скажу отцу. Боже, помоги мне, – я знала.
Вероотступники
Глава 116
• Каллум
– Джек, думай об игре, а не о чем попало!
Джек бросает карты:
– Не хочу больше играть.
– А я думал, это мне полагается быть нервным и капризным, а не тебе, – сухо заметил я.
– Извини.
Я собираю карты. Бедняга Джек! Ему приходится почти так же худо, как мне. Почти! На самом деле большое ему спасибо. Это он держал меня в курсе всех новостей во внешнем мире. Это он сказал мне, что после суда, обернувшегося фарсом, Сеффи публично оспорила вердикт присяжных, которые сочли меня виновным, и открыто заявила, что я ее не насиловал. Она говорила всем, кто готов был слушать, что власти не позволили ей давать показания в мою пользу. И некоторые крупные газеты, похоже, начали сомневаться в справедливости вынесенного мне смертного приговора. Надеюсь, Камаль Хэдли не выйдет из всего этого чистеньким – не то что раньше.
Какое-то светило психиатрии в какой-то так называемой реферируемой статье утверждал, что у Сеффи «стокгольмский синдром». В статье было много околопсихологической болтовни про то, что жертва перенимает убеждения и идеалы похитителя в такой степени, что начинает ему сострадать. В случае Сеффи всей этой чепухи и близко не было. Если бы мне дали поговорить с Сеффи, я бы попросил ее не выступать в мою защиту. С тех пор как меня признали виновным, не было такой силы, которая заставила бы судей отменить вердикт. Я нуль, посмевший полюбить девушку из Крестов. Мало того, я занимался с ней любовью. И, как будто и этого мало, она теперь носит моего ребенка и не скрывает этого ни от кого на свете.
Бедная Сеффи! Никогда не умела признавать, что дело ее безнадежно. Я знал, что меня повесят, еще до того, как присяжные принесли свою присягу.
А теперь настал последний мой день на этой земле.
И я не хочу умирать.
– Который час, Джек?
– Без десяти шесть.
– Значит, есть еще десять минут. – Я тасую карты. – Ну что, в пьяницу по-быстрому?
– Каллум…
Теперь уже я бросаю карты:
– Наверное, это заразно. Что-то меня тоже не тянет играть.
Секунды текут в молчании. А я не хочу просидеть последние десять минут молча.
– Ты никогда не задумывался, что было бы, если бы мы поменялись местами? – спрашиваю я. Джек смотрит на меня с недоумением, и я продолжаю: – Если бы главными были мы, белые, а не вы, Кресты?
– Честно говоря, мне такое и в голову не приходило. – Джек пожимает плечами.
– А я вот много об этом думал. – Я вздыхаю. – Мечты о жизни в мире, где больше не будет дискриминации, не будет предрассудков: честная полиция, справедливая судебная система, равное право на образование, равенство в жизни, одни и те же правила игры…
– Ладно тебе! Это что, сюжет волшебной сказки? – кисло спрашивает Джек.
– Я же говорю: я много об этом думал.
– Не уверен, что разделяю твою веру в общество, где всем заправляют нули, – задумчиво говорит мне Джек. – Люди есть люди. Мы всегда найдем способ все испортить, неважно, кто у руля.
– Думаешь?..
Джек пожимает плечами.
– Не веришь, что станет лучше? Что так обязательно будет – когда-нибудь, в один прекрасный день?
– Когда?
– На все нужно время.
– Но станет? – спрашивает Джек.
– Станет.
Только не для меня. Между нами разверзается пропасть, заполненная долгим молчанием. Но когда я наконец открываю рот и хочу что-то сказать, Джек заговаривает первым.
– Твоя девушка, Персефона Хэдли, пыталась пробиться сюда повидать тебя, и не раз, – шепчет он. – Но сверху спустили приказ – повыше, чем от начальника тюрьмы, – чтобы к тебе ни при каких обстоятельствах не допускали посетителей.
Эту новость мне трудно принять без горечи. Тут приложил руку Камаль Хэдли, не иначе.
– Джек, можно попросить тебя сделать кое-что?
– Что угодно.
– У тебя могут быть неприятности.
– Жизнь у меня довольно скучная, неплохо добавить перцу. – Джек усмехается.
Я благодарно улыбаюсь:
– Сможешь как-нибудь передать эту записку Сеффи?
– Персефоне Хэдли?
– Да, ей.
– Не вопрос. – Джек берет у меня конверт.
Я хватаю его за руку:
– Только вручи ей это сам, лично. Обещаешь?
– Обещаю, – отвечает Джек.