Крестики и нолики

Я отпускаю его, смотрю, как он убирает письмо в карман. Со вздохом сажусь обратно на койку, прислоняюсь спиной к холодной стене. Столько всего еще хочется сделать, столько всего узнать. Вот было бы славно увидеть маму – еще хотя бы раз. Просто чтобы… попросить прощения. Но этого мне не разрешили. Одному небу известно, каково ей сейчас. Муж погиб. Убийство или самоубийство – выбирай что хочешь. Дочь погибла. «Несчастный случай». Младший сын вот-вот умрет из-за собственной глупости – сам виноват. А старший… пропал без вести? Его разыскивают – живым или мертвым. Бедная мама. В чем она провинилась, за что ей это все? Мысли начинают лихорадочно метаться. Как там Джуд? Я по нему очень скучаю. Вот было бы здорово знать, что у него все хорошо! В безопасности он или в тюрьме? Сумел ли связаться с Морганом? Нашел ли способ добраться непосредственно до этого предателя Эндрю Дорна? Статья в газете – это прекрасно, но откуда Джуду знать, что Дорн не выйдет сухим из воды или попросту не исчезнет? После всего, что он сделал, он не имеет права исчезать. Поймает ли его Джуд? Этого я никогда не узнаю.

А Сеффи – что чувствует она ко мне сейчас? По-прежнему ли носит нашего ребенка? Не сомневаюсь, ее мамаша с папашей просто из кожи вон лезут, лишь бы заставить ее сделать аборт. Может, она уже и сделала. Тогда, в розарии, мы были вместе совсем недолго. Сколько всего я хотел ей сказать – и теперь это уже никогда не будет сказано. Если бы я мог увидеться с ней еще всего один раз, мне удалось бы во всем этом разобраться, я уверен.

Я слышу, как в конце коридора щелкает замок бронированной двери. Джек вскакивает на ноги, выходит в коридор и встает у открытой двери камеры.

Вот, значит, и все. Я поднимаюсь и натягиваю футболку. Чувствую, как вся кожа покрывается мелкими капельками пота.

Я не хочу умирать…

В коридоре у моей камеры останавливается начальник тюрьмы Джустини. Смотрит на рассыпанные по полу карты, на койку, на меня.

– У вас есть последняя просьба? – сурово спрашивает Джустини.

– Давайте поскорее, – на последнем слове голос у меня дрожит. Ну вот, я сейчас сорвусь.

Боже, прошу Тебя, если Ты есть, если Ты существуешь, не дай мне сорваться…

Больше ни слова. Не могу рисковать.

Не показывай им, Каллум, как тебе страшно. Не показывай, как сильно ты хочешь вцепиться в них и умолять не убивать тебя. Не показывай…

– Каллум, убери руки за спину, – негромко просит Джек.

Я смотрю на него. Странно… Глаза у него подозрительно поблескивают. Надо его утешить. Никаких слов, только кратчайшая улыбка в благодарность за жалость – а потом я поворачиваюсь и складываю руки за спиной, чтобы на меня надели наручники.

– Не желаете ли вы поговорить со священником или получить какое-то духовное наставление? – спрашивает Джустини.

Я мотаю головой. При жизни я не был верующим, так что сейчас было бы лицемерием звать кого-нибудь.

При жизни…

Но я еще не умер. Еще нет. Дорога каждая секунда. Еще есть время. Нельзя терять надежду. Я должен надеяться до самого конца. Ведь и раньше случались чудеса. Дверь в камеру открывается шире. Джустини возглавляет процессию, по обе стороны от него идут два надзирателя, которых я раньше не видел. Джек шагает рядом со мной.

– Держишься молодцом, парень, – шепчет он. – Будь сильным. Осталось недолго.

Меня ведут по длинному коридору. Я здесь раньше не бывал. Предвечерний свет льется в высокие окна, по полу вокруг меня пляшут солнечные зайчики. Свет такой яркий, что я вижу, как вертятся в воздухе пылинки. Кто бы мог подумать, что пыль может быть такой сверхъестественно прекрасной. Я стараюсь идти помедленнее, впитываю каждый звук, каждую картину. Стараюсь, чтобы каждый миг тянулся целую жизнь.

– Удачи тебе, Каллум!

– Плюнь им в лицо!

– Пока, Каллум!

Я не знаю, кто окликает меня из камер с одной стороны коридора. Возникает искушение повернуться и посмотреть, кто стоит за этими анонимными возгласами, но это займет слишком много времени. А у меня его больше нет. Я смотрю прямо перед собой. В конце коридора открывается дверь. Снова слепящий солнечный свет. До чего же чудесный день. Мы выходим наружу. Я останавливаюсь как вкопанный. Лица. Целое море лиц, больше, чем тогда, когда собирались повесить моего отца. Множество Крестов – пришли посмотреть представление. Но солнце светит мне в лицо, слепит глаза. Я почти ничего не вижу. Кроме того, мешает эшафот с виселицей. И петля, тихонько покачивающаяся над головой на вечернем ветру.

Не смотри на нее.

Мне хочется плакать.

Господи, прошу Тебя, не дай мне заплакать.

Господи, прошу Тебя, не дай мне погибнуть.

Джустини с охранниками отходят на край эшафота. Джек ведет меня к ступеням. Я поднимаюсь. Он идет следом.

– Прости меня, Каллум, – шепчет он.

Я поворачиваю голову:

– Джек, не дури, ты не сделал ничего плохого.

– Ты тоже, – отвечает Джек.

Я останавливаюсь и улыбаюсь ему:

– А вот за это спасибо.