Крестики-Нолики

– Прекрасно. Восполним пробел в твоём воспитании, – с этими словами я подошла к толстяку и схватила его за предплечье. Он снова заверещал, как заяц в капкане, но я дёрнула его за руку с такой силой, что пижама затрещала по швам. Он взбрыкнул, стол отъехал назад и завалился на бок.

– Стол поставь, – отдуваясь, крикнула я Джонсон, стараясь перекрыть визг, который переходил в ультразвук – знаете, как эти новые машинки в кабинетах у дантистов. Их вроде и не слышно, а иной раз челюсть сведёт не оттого, что ты пришлёпал сюда лечить острую боль, а потому что этот звук ввинчивается в мозги, как сверло.

Стол был на месте, и теперь я прижимала к нему чужую потную руку с такой силой, будто от этого зависела моя жизнь.

– Сейчас я покажу тебе фокус, – пыхтя, сказала я Джонсон, беря карандаш и продевая его у толстяка между пальцев – один палец сверху, один снизу, потом опять – сверху, потом опять – снизу. Ладонь с пальцами была похожа на связку сарделек. То есть, нет. На связку мокрых варёных сарделек, которые вдобавок умеют ещё и горлопанить.

– Пристегните ремни и заткните уши. Фокус называется "Аттракцион невиданной разговорчивости", – пояснила я – и со всей дури врезала кулаком по этой его мокрой руке.

Конечно, я знала, что он заорёт. Но я понятия не имела, что он ТАК заорёт. Внутри ходиков, которые мирно тикали себе на стене, звякнула пружина, гиря в виде шишки опустилась на метр ниже, с потолка посыпалась извёстка, а Джонсон тут же схватилась за уши, будто они могли в любой момент отвалиться, и потому их надо было покрепче прижать к башке.

Толстяк закончил изображать сирену – теперь он просто лежал на полу и стонал, зажмурившись и изо всех сил сжимая левую руку правой.

– Ни фига себе, – слегка ошарашено сказала Джонсон. – Это что?

– Я же сказала: аттракцион невиданной разговорчивости, – я прислушалась – недоделанный мэр на полу уже не просто стонал. Из него в перерывах между стонами, слезами и иканием выскакивали какие-то слова.

– Может, поделишься богатым опытом допросов, а, Ковальчик? Ну, и откуда ты это знаешь? – озадаченно спросила Джонсон. – Гляди-ка, никак сработало?

– Оттуда, – я посмотрела на свою левую руку и сжала пальцы в кулак.

Я знала это оттуда же – только тогда я валялась на грязном полу, пытаясь увернуться от двух дюжих полицейских, которые задались целью во что бы то ни стало как следует познакомить меня со своими ботинками. Ботинки были тяжёлые. Орала я громко – но в основном для показухи. Когда дело касается путёвки в жизнь сроком на несколько лет, да ещё в санаторий где-нибудь поблизости от самой жопы земного шара, кто угодно сдуркует так, что и бывалый вояка от жалости пустит слезу.

Прослезилась бы даже могильная плита, сделанная из гранита. Только не эти козлы.

Вся канитель началась с похорон моего клиента, на которые я притащилась чмокнуть его в напудренный лобик и помахать на прощание ручкой.

– Только идиот попрётся провожать в дальнюю дорогу чела, которого он же и спровадил на тот свет, – невзначай сказал Ник. Я скромно промолчала, а потом отправилась на кладбище: если у кого-то имелись подозрения, после мероприятия этот кто-то мог идти курить в сторонке.

Гомонили скорбящие, где-то недалеко шумела автострада, как вдруг из этой самой сторонки ко мне подвалил некто, сунул в нос полицейский значок и настойчиво попросил незамедлительно составить ему компанию в специально отведённом для этого месте. Так я оказалась здесь – и через пять минут из меня уже принялись вытрясать душу.

– Поднимайся, ты. Как тебя? Слышь, нет? – наконец, сказал полицейский Номер Раз, утирая со лба трудовой пот.

Я с трудом встала на колени, собираясь сжать зубы и подняться. Единственное, чего мне сейчас хотелось – это отловить Ника и запихнуть в свою шкуру, на которой, по ходу пьесы, в данный момент проводили эксперимент по выживанию.

– Мордой к стене, ну! – кто-то из них отвесил мне смачный пинок. Я по инерции влетела в стену, покрашенную до середины в зелёный цвет – то ли так было положено, то ли кто-то зажал половину краски. У стены оставалось только одно преимущество, чему весьма порадовались мои синяки: она была холодная, как кусок льда. Я скосила глаза и огляделась: стол – одна штука, стул – две штуки, сейф около стены и решётка, которая когда-то была белой, а теперь наполовину облезла, точно краску с неё специально соскабливали ножом.

Только я прижалась к стене всем телом, да что там – всей душой, с меня чуть не с мясом содрали браслеты и развернули мордой к народу.

– На стульчик присядь, голуба, – сказал Номер Два. – Поговорим.

Это был способ, который сто пудов порадовал бы Берц, если бы она вдруг поехала чердаком и решила, что каждый человек, присланный вербовщиками, должен для начала отлежать недельку в лазарете. Это называлось психическая атака – меня исколошматили до состояния отбивной, а потом дали пять минут: обосраться, передумать всё, что можно, и просчитать дальнейшие варианты своей судьбы – исходя из всего списка моих прегрешений.

– Ну? Что скажешь? – сказал Номер Два и закурил.