Крестики-Нолики

– Нет, тревога. И марш-бросок с полной выкладкой, – пыхтя, сказала Джонсон – мы как раз изо всех сил пихали захваченную в плен тушу, но она, хоть ты тресни, не желала принимать компактную позу эмбриона, а расползалась, словно квашня.

– Слушай, засунь её куда-нибудь подальше от меня, – Джонсон отдала мне монтировку. – Иначе я проломлю этому типу башку, а труп останется только закопать или сжечь.

– Никаких сжечь, – строго сказала я.

– Лучше закопать? – усмехнулась она.

Я посмотрела на неё, как на ненормальную и подтвердила:

– Лучше. И ещё я знаю, какое место лучше всего использовать для засовывания монтировки. Потому что с твоим "сжечь" мы точно не успеем к завтраку.

– Только не говори о еде, – в ужасе сказала Джонсон.

На этом месте я поняла, что меня тоже начало тошнить так, что туша под нашими копытами реально рисковала приехать на место по уши в содержимом наших желудков.

Мотор завёлся сразу, и вскоре под колесами замелькала дорога на Старый город. Это было странно: мои мозги, уже основательно проветрившиеся от коктейля, склонны были видеть всё в чёрном цвете. Так что я не удивилась бы, если бы мотор заглох на второй секунде, и вдобавок нас с одной монтировкой на троих окружила бы толпа стрёмных личностей с АК наперевес.

Высоко в небе горела яркая звезда – быть может, та самая, которая кружилась на ветру над соснами где-то по дороге на Энск – город, от которого в моей памяти осталось только четыре буквы названия.

– Смотри-ка, звезда, – сказала вдруг Джонсон.

– От сантиментов меня тошнит ещё больше, – сообщила я. – Не думала, что ты станешь пялить зенки в небо.

– Какое небо? – удивилась она.

– Только что ты сказала про звезду, – раздражённо напомнила я.

– Если ты не в курсе, она висит у тебя на цепочке, – устало сказала Джонсон, зевая во всю пасть.

Я повозила пальцами и нащупала докторшину цепочку. И от этой загогулинки на ней, которая оказалась звездой, вот честное слово, шло тепло – её сердца.

Толстяк лежал под нашими ногами, и от него воняло мочой. "Хорошо, что не дерьмом", – равнодушно подумала я.

Мы как раз миновали сгоревший грузовик и руины дома, который похоронил под собой станкачи. А в вышине над всем этим переливалась звезда, живая, как капля ртути. И это было так странно, словно я держала в руке её кусочек. Наверное, она и вправду приносила удачу, докторша не врала.

Особист в чине капитана молча выслушал нашу печальную историю и внимательно посмотрел на опухшие рожи.

– Молодцы, – сказал он и зевнул. – Бдительность – это наше всё.

Мы приободрились.

– Два наряда вне очереди, – флегматично продолжил он. – Извольте доложиться ротному.

– Есть два наряда вне очереди, – мрачно сказали мы. – Лейтенант Берц…

– Ах, да, – спохватился он. И вдруг добавил: – Ладно. Тогда доложитесь тем более.

От неожиданности я вздрогнула, а где-то внутри словно исчезла и перестала давить на сердце большущая глыба льда. Из его слов выходило, что с Берц всё будет хорошо – раз нам только что велели сию секунду мчаться к ней. Как и обещала… Адель.

– Разрешите идти? – сказала Джонсон.

– На лазарет – пятнадцать минут. Время пошло, – почти добродушно сказал капитан, и мы выскочили за дверь, как наскипидаренные.

– За что два наряда? – обиженно спросила Джонсон.

– За самоход, – вздохнула я.

– Вот урод, а? – проворчала она.

– Время пошло, – напомнила я. И мы поскакали пред ясные очи Берц.

Она находилась там же, только рука на этот раз не болталась, как у покойника, а спокойно лежала поверх одеяла.

Мы тормознули возле дверей. Вокруг не было ни души.

– Пошли, – сказала я Джонсон в самое ухо, но она так замотала башкой, что чуть не треснула меня по носу.

Я пожала плечами, и, затаив дыхание, на цыпочках пошла к Берц. Клянусь, я кралась, словно мышь, и, тем не менее, чёртовы половицы начали скрипеть, будто мы снимали фильм про дом с привидениями. Я уже взмокла от усердия, когда Берц неожиданно открыла глаза:

– Ковальчик, кота за шарики не тяни. Мухой ко мне. А то как слон в посудной лавке – ещё до того, как она подверглась тотальному уничтожению вместе со слоном, когда в неё попала противотанковая ракета, – сказала она.

Мне тут же стало стыдно.

– Госпожа Берц… – начала Джонсон.

Так, запинаясь и заикаясь на каждом втором слове, мы доложились, как выразился тот особист, только что продравший глаза.

– Молодцы, – похвалила Берц. И вдруг спросила: – Сколько влепили?

– Два наряда, – нехотя ответила Джонсон.

– Три наряда, – невозмутимо сказала Берц.

– Как три наряда?! – ахнула Джонсон. – За что, госпожа Берц?!

– Четыре наряда, – тут же поправилась Берц.

– Есть четыре наряда, – кисло сказали мы. – Разрешите идти?

– За то, что полночи профукали в выхлоп. За то, что отработали херово, – вдруг объяснила Берц, которая никому и ничего не объясняла в принципе. – И за спирт.

Мы переглянулись и потупились, решив, что лучше промолчать – каждое слово волшебным образом могло трансформироваться в наряд. Не просто в наряд вне очереди, а в НАРЯД, чёрт подери, фиг знает какой по счёту, после бессонной ночи и всего, что к ней прилагалось.

– Идите, – устало закончила Берц. – И больше не попадайтесь.