Крестник Арамиса

Францисканец жестом пригласил их занять места по обе стороны от себя.

— Господа, — заговорил он высоким, надтреснутым голосом, — в то время как ваши правительства, желая преуспеть в предприятии, больше всего их волнующем, пытаются с помощью бесконечных ухищрений добиться от общества, к которому я имею высокую честь принадлежать, советов в своих действиях, не подобает ли этому обществу через одного из своих членов — через посланника — как можно скорее узнать о планах этих правительств: оценить их шаги, обсудить наши нужды и, наконец, решить окончательно, имеет ли начинание шансы на успех и если имеет, то можем ли мы своевременно помочь его исполнению?

Четверо присутствующих ответили утвердительно.

Монах продолжал:

— Итак, этот посланник — я.

— Вы? — воскликнул немец удивленно.

Англичанин подхватил с пренебрежительным высокомерием:

— Простой носитель рясы!

— И вы поверены во все дела? — выдохнул итальянец.

— Да, — ответил монах холодно.

— В какой же степени?

— Более двадцати лет я занимаю эту должность.

Все четверо посмотрели друг на друга через прорези в масках.

В самом деле, иезуит вот уже более двадцати лет был одним из тех, для кого политика не имела тайн, общество — преград, а власть — пределов.

— То есть мы находимся лицом к лицу с владыкой? — осведомился немец.

— Да.

Францисканец вытянул высохшую руку, на пальце блестело золотое кольцо, украшенное вязью AMDG.

Немец и итальянец при виде знака Общества Иисуса замерли в почтительном поклоне. Англичанин, будучи протестантом, остался сидеть, посланец Соединенных провинций тоже. Затем англичанин спросил высокомерно:

— Не соблаговолите ли, по крайней мере, ваше преподобие, сказать, с кем мы собираемся обсуждать дела такой важности?

— С орденом, милорд, без которого вы ничто и который в состоянии сделать самого скромного из своих членов владыкой королей и равным папе.

Францисканец говорил отчетливо и лаконично, как человек, имеющий власть над судьбами людей. Пронзая слушателей каждой фразой, каждым словом, каждым слогом, он продолжал:

— Пусть вас не беспокоят ни мое имя, ни моя личность. Я лишил себя и того и другого, надев эту мантию, и для вас являю собой лишь уполномоченного орденом. Сорванная маска скажет не более, чем эти куски картона и шелка, которые защищают сейчас мое лицо от любопытных взглядов. Позвольте мне не открывать своей тайны. — И добавил с язвительной усмешкой: — Вы обладаете тем же правом, господа. Только должен предупредить: совет общества давно разгадал ваши черты, личные достоинства и все прочее.

И, повернувшись к первому справа, приветствовал его:

— Наше почтение благородному графу д’Арраху, искусному послу его императорского величества!

— Вы меня знаете? — вскричал немец, срывая маску. И все увидели лицо хитрого, скрытного и довольного собой дипломата.

— Как знаю и то, с каким рвением вы наследовали своему предшественнику, этому хитроумному графу Мансфельду, кому приписывают смерть первой жены покойного короля Марии-Луизы Орлеанской…

Посол побледнел.

— Отец мой, подобное обвинение…

— Оно исходит не от меня, сударь, а от ее дяди, Людовика XIV, сказавшего однажды на весь Версаль: «Господа, королева Испании умерла, отравленная ядом», — и нимало не коснулось бы вас, бывшего еще в Вене в то время, когда несчастную принцессу увезли в Мадрид, если бы это дело не называли австрийским.

Господин д’Аррах молчал, кусая губы.

Его соседом, тоже с досадой снявшим маску, оказался англичанин, наделенный такой красотой, какая утвердилась в представлении о его соплеменниках с тех пор, как существует Англия: он имел прямой, как лондонская башня, стан, прекрасный сияющий цвет лица, сверкающие, как стекло, глаза и выгоревшие рыжие волосы. Он был произведен в генералы во Франции в тяжелейшую для этой страны пору, и французы отомстили ему своим обычным способом: высмеяли в песенке, благодаря которой история сохранила имя генерала — эту песенку мурлыкал весь мир.

— Милорд, — сказал ему монах, — все знают, что вы достойный ученик господина де Тюренна, под водительством которого еще добровольцем совершили свою первую кампанию. О, для Франции вы серьезный противник!.. Неутомимый солдат, спокойный, мужественный, невозмутимый в минуты опасности, который во время зимних перерывов выказывает себя не менее упорным и активным посредником, объезжающим государства и умеющим возбудить злобу против французов, вызывающих ненависть уже тем, что научили себя побеждать.

На это перечисление своих качеств Джон Черчилль, герцог Мальборо, ответил хищной улыбкой.

Францисканец обратился к другим посетителям, сидевшим слева от него, — один из них весьма смахивал на торговца, ловкого и решительного, другой — на проницательного и подобострастного придворного, — и, изобразив кончиками пальцев довольно-таки вольное приветствие, сказал: